Русское сердце - Северов Петр Федорович - Страница 16

— Держитесь! — вскрикнул матрос. — Я иду!

Через несколько секунд они оба, тяжело дыша, лежали на утёсе над обрывом.

Далеко внизу, приближаясь к утёсу, длинной разреженной цепью шли японские солдаты. Однако облава уже не была страшна: моряки знали, что взбираться на эту каменную стену солдаты не решатся.

Ночью, спустившись на берег, они нашли под навесом большую лодку, в которой оказалось все необходимое в дороге: снасти, сети, ведра для пресной воды. Именно о таком судне мечтал Головнин, и, в конце концов, оно было найдено. Его не смутило и то, что провизия уже закончилась: есть сети, значит будет рыба, а где-нибудь на острове они добудут все необходимое для дальнейшего пути. Только бы развернуть эту лодку, только бы сдвинуть её с песка…

Почти до зари беглецы бились у лодки, но спустить её на воду не смогли. Матросы шатались от изнурения, израненный Хлебников несколько раз падал на песок. Тогда капитан понял, что его мечта о бегстве так и останется мечтой.

Днём в кустарнике на склоне горы их окружили солдаты. Головнин видел, как вязали они руки Хлебникову, как отбивался Шкаев от целого взвода самураев. Симанов и Васильев почти не оказывали сопротивления, — они были слишком слабы… Стиснув рогатину с долотом на конце, рядом с капитаном лежал Макаров.

— Мы будем драться, капитан?..

— Да, мы будем драться.

— Их очень много, — наверное, больше ста человек…

— Все же мы попытаемся отбиться. Потом возьмём в селе малую лодку и уйдём к берегу Сахалина…

— Где же мы добудем провизию, капитан?

— В любой рыбачьей хижине. Другого выхода у нас нет.

— Я слушаюсь, капитан. Хорошо, если нас не заметят… Только они обыскивают каждый куст. Смотрите, четверо идут прямо сюда.

Сквозь сплетённые ветви кустарника Макаров пристально всматривался в приближавшихся японцев. Вдруг лицо его побледнело.

— А как же с нашими товарищами? Японцы будут мстить, Василий Михайлович! Они убьют наших…

Никогда ещё не видел Головнин таким растерянным силача Макарова. Он понимал: матрос не боялся за себя. Этот бывалый человек не раз добровольно рисковал жизнью, чтобы спасти капитана, чтобы оказать помощь товарищам. И сейчас он правильно рассудил: японцы, конечно, отомстят за гибель своих солдат; Хлебников, Шкаев, Симанов и Васильев погибнут.

Головнин медленно встал.

— Я принимаю всю ответственность на себя. Я скажу, что приказал вам бежать вместе со мной и грозил наказанием в России в случае, если вы не согласились бы с моим повелением.

Матрос тоже поднялся на ноги.

— Спасибо, капитан…

Три десятка японцев с криком окружили двух моряков. Головнин вышел на поляну и молча протянул офицеру сложенные руки. Тонко плетённый шнур врезался в кисти, петлёй лёг на шею, опутал ноги…

Мур ликовал: беглецы схвачены! Об этом ему рассказал караульный солдат. Где-то в горах Мацмая теперь они брели, все шестеро, связанные, как прежде, по рукам и ногам, и, наверное, матросы проклинали Головнина… Но неужели все шестеро остались невредимыми? Не может быть. Мур отлично знал и капитана, и Андрея Хлебникова, и остальных. Не таковы эти люди, чтобы на полпути к свободе сдаться без боя.

С нетерпением ждал он прихода Тёске, — переводчик должен был знать побольше караульного.

Тёске сообщил мичману, что капитан и штурман Хлебников ранены.

— Значит, преступники понесли заслуженное наказание! — воскликнул мичман.

Молодой японец взглянул на него с недоумением.

— Вы называете своих товарищей преступниками?

Мур отвечал раздражённо:

— Я давно уже порвал с этими людьми. Но что все-таки с ними? Они ранены в схватке? Возможно, они умрут ещё в дороге?

— А вы, кажется, хотели бы этого?

— Я никогда не сочувствовал преступникам…

— Нет, они будут живы. Они не оборонялись. Капитан поранился ещё здесь во дворе, а Хлебников сорвался в расселину. А вас… Таких людей, как вы, у нас в Японии называют чёрное сердце…

Мичман молча встал со скамьи и медленно поплёлся в свою тесную клетку. Он хотел бы ответить японцу на оскорбление, но Тёске ещё может обидеться и сделать какую-нибудь неприятность. Странно, что даже этого слугу буньиоса Головнин сумел привлечь и покорить.

В темени своей каморки мичман долго обдумывал создавшееся положение. Пожалуй, не следовало сожалеть о тех минутах, когда он не смог помешать бегству. Двое самых опасных противников ранены и, главное, потеряли всякое доверие японцев. Он же не пытался бежать, следовательно, приобрёл ещё больше доверия. Теперь лишь использовать бы это преимущество, обвинить беглецов, накликать на них гнев буньиоса и японского правительства… Он скажет, что Головнин и его товарищи — друзья и сподвижники Хвостова и Давыдова, что шли они в Японию для нападений, захвата пленных и грабежей, что это лишь начало военных действий России против японского государства…

Он, Мур, не вернётся в Россию, он купит себе свободу ещё здесь, в Японии. Но не страшно, если и придётся вернуться — шестеро моряков все равно не будут в живых.

В судебном помещении, где Мур впервые после разлуки увидел возвращённых беглецов, он сразу отметил одну приятную перемену. Ему было приказано стать несколько в сторонке от группы Головнина. Мур даже не посмотрел в сторону беглецов, зато он неотрывно следил преданным взглядом за каждым движением буньиоса… Некоторое время губернатор негромко что-то говорил с чиновниками. Мичман решил использовать эти минуты для своих целей. Он сделал шаг вперёд и, сложив на груди руки, наклонив голову, всем видом изображая покорность судьбе, заговорил негромким дрожащим голосом:

— Матросы… Я обращаюсь к вам… Я знаю, вы не виноваты. Капитан и штурман заставили вас отчаяться на эту страшную, бессмысленную попытку к бегству. Прошу вас, говорите нашему доброму буньиосу только правду. Как перед богом, так и перед ним!..

Губернатор поморщился и сделал знак рукой, приказывая Муру отойти в сторону. Обращаясь к Головнину, он спросил:

— Знаете ли вы, капитан, что если бы вам удалось уйти, я и ещё многие чиновники лишились бы жизни?

— Мы знали, что караульные могли бы пострадать, — сказал Головнин. — В Европе в таких случаях ответственность несут караульные. Но мы не думали, что японские законы могут наказывать людей, ни в чем не повинных.

Мур снова решительно выступил вперёд.

— Неправда, мой дорогой буньиос!.. Капитан сознательно говорит неправду. Я сам объяснял ему, и штурману, и матросам, что в Японии имеется на сей счёт очень суровый закон…

Моряки удивились, что губернатор, казалось, не обратил внимания на эти слова мичмана.

— Разве в Европе существует закон, — спросил губернатор строго, — по которому пленные могут спасаться бегством?

— Такого закона не может быть, но мы не давали честного слова и считали свой шаг позволительным.

— Вас опять обманывают, мой буньиос! — воскликнул Мур огорчённо. — Капитан открыто смеётся над вами. В Европе бегство из плена карается не менее сурово, чем в вашей стране…

Немигающие глаза губернатора словно остекленели.

— Вы, очевидно, забываете, что все равны для меня, хотя вы лично и не успели бежать.

— Но я и не пытался бежать, мой буньиос! — вскрикнул Мур испуганно. — Я давал только притворное согласие, чтобы вам обо всем рассказать…

Чиновники засмеялись, а губернатор сказал негромко, обращаясь к Головнину:

— Когда Мур давал согласие бежать вместе с вами, вы верили ему?

— Да, безусловно, — твёрдо сказал капитан.

— А теперь… кого же он обманывает, вас или меня?

— Поступки мичмана Мура остаются на его совести. Когда мы собрались бежать, мы были уверены, что он уйдёт с нами. Но потом он струсил. А позже, я думаю, у него появились собственные планы: предать товарищей и возвратиться в Россию одному. Он, вероятно, рассчитывал, что сможет оклеветать нас и тем загладить свою вину…