Стрелец. Сборник № 1 - Блок Александр Александрович - Страница 26

Он забавлялся душением зверей роскоши. Он поджигал дворцы. Он кидался на людей, и рубил их на части. — Толпа, золотые кровли, прекрасные звери, все еще существовали.

Разве можно находить источник восторга в разрушении и молодеть свирепостью! Народ не роптал. Никто не оказывал содействия его намерениям.

Раз вечером, он гордо ехал верхом. Гений появился, красоты неизреченной, даже неприемлемой. Его лицо и его движения казались обещанием множественной и сложной любви, невыносимого даже счастья! Государь и Гений вероятно уничтожились в существенном здоровьи. Как могли они не умереть? Итак, умерли они вместе.

Но Государь скончался в своем чертоге, в обыкновенном возрасте. Государь был Гений. Гений был Государь. — Ученой музыки недостает нашему желанно.

Бродяги

Жалкий брат! Что за ужасные бдения ты перенес ради меня! «Я не был ревностно поглощен этим предприятием. Я насмехался над его слабостью. По моей вине мы вернулись в изгнание, в рабство». Он предполагал во мне несчастие и невинность, очень странные, и прибавлял беспокойные доводы. Я, зубоскаля, отвечал этому сатаническому доктору, и кончал тем, что достигал окна. Я творил по ту сторону полей, пересеченных повязками редкой музыки, фантомы будущей ночной роскоши.

После этого развлечения, неопределенно-гигиенического, я растягивался на соломе. И почти каждую ночь, едва только заснув, бедный брат вставал, с гнилым ртом, c вырванными глазами, — такой, каким он видел себя во сне — и тащил меня в залу, воя о своем сне идиотского горя.

Я, в самом деле, в совершенной искренности ума, взял обязательство возвратить его к его первоначальному состояние сына Солнца, — и мы блуждали, питаясь палермским вином и дорожными бисквитами, и я спешил найти место и формулу.

Исторический вечер

В какой-нибудь вечер, например, когда найдется наивный турист, удалившийся от наших экономических ужасов, рука художника оживляет клавесин лугов: играют в карты в глубине пруда, зеркала, вызывающего королев и миньон; есть святые, покрывала, и ниши гармонии, и легендарные хроматизмы, на закате.

Он вздрагивает при проходе охот и орд. Комедия услаждает на подмостках газона. И смущение бедных и слабых на этих бессмысленных плоскостях!

В своем рабском видении Германия строит леса к лунам; татарские пустыни освещаются; старинные возмущения шевелятся в центре Небесной Империи; за каменными лестницами и креслами, маленький мир бледный и плоский, Африка и Запад, будет воздвигаться. Затем балет известных морей и ночей, химия без ценности, и невозможные мелодии. То же буржуазное чародейство на всех точках, куда нас ни приведет дорога! Самый элементарный физик чувствует, что невозможно покориться этой личной атмосфере, туману физических угрызений совести, утверждение которой уже есть скорбь.

Нет! момент бань, поднятых морей, подземных объятий, унесенной планеты, и основательных истреблений, — уверенности, так незлобно указанные Библией и Нормами, — он будет дан серьезному существу для наблюдения.

Однако это не будет действие легенды!

Демократия

Флаг идет нечистому виду, и наше наречие заглушает барабан.

В центрах мы будем питать самые циничные беспутства.

Мы будем умерщвлять логические восстания.

В странах освобожденных и распущенных! — на службе самых безмерных промышленных и военных эксплуатаций.

До свиданья здесь, все равно где. Рекруты доброго стремления, мы будем иметь жестокую философию; невежды науки, колесованные для комфорта; смерть для мира. который идет. Это настоящее шествие. Вперед, дорогу!

Александр Беленсон

Кульбин

Московские стихи

Голубые панталоны

О. Розанова. Голубые панталоны

Николай Кульбин

Кубизм

Хождение зрителя по мукам

Плохо живется человеку, и не прав-ли они, когда ожидает от искусства развлечения и утешения. Между тем, в течение всего пребывания человечества на земле зритель (он же читатель и слушатель) никогда не считал себя столь жестоко оскорбленным художниками, как в настоящее время. Давно ли обижались на декадентов и символистов и прятали от детей «бездны» и «ямы». Не чаяли, что доживут до Бурлюков, Крученых и железо-бетонных поэм.

А впереди еще «слово, как таковое», ритмы, диссонансы, и контрапункт понятий, и черт в ступе. Для такой «словесности» нужен не критик, а околоточный надзиратель. Негодование читателя на литературу безмерно. Утешает ли его хоть нежное искусство музыки? Куда тут. Совсем недавно волновались из-за Мусоргского, затем не знали, что делать с его учениками Равелем и Дебюсси, жаловались на Скрябина. Стравинского. А теперь дошло до до Анатолия Дроздова, пишущего пьесы целиком из диссонансов. Недостало только Арнольда Шенберга: прямо какой-то бурлюк из музыки. Этого и сами новаторы чураются. Нет края беде. Видели мы даже, как Шенберг, будучи в Петрограде, стал коситься на рояль, когда Евреинов (тоже золото) заиграл свои секунд-польки. Видите-ли, это «кошка по клавишам ходит», «Und warum es notwendig ist. diese Sekunden?» спросил нас Шенберг. Конец ли испытаниям? Нет, в России объявляется музыка четвертей тонов и «свободная музыка» вне нотного стана.