Ася находит семью - Лойко Наталия Всеволодовна - Страница 11

Она видит, что он остановился, указал Емельченко на группу матросов, то ли фронтовиков, то ли из боевого продотряда. Этого достаточно, чтобы причинить ей страдания, всколыхнуть ревность ко всему новому, что вторглось за последний год в жизнь Андрея, заслонило от него Варю.

Матросы расположились у дверей, ведущих на перрон. Андрей повернул туда. Сообразив, что он проталкивается вовсе не к Асе и не к ней, Варя перемахнула через чьи-то пожитки и устремилась за ним.

Ася сделала вид, что не заметила исчезновения Вари. Она решила сидеть недвижно, пока взрослые не вспомнят о ней. Вот так и прождет их, уставившись в стену, к которой прибита полоска картона со стрелой и с непонятной надписью «Центропленбеж».

Когда Ася узнала о смерти отца, ей тоже не хотелось ни с кем разговаривать, только маме пожаловалась: «У меня внутри все устало». А теперь некому сказать…

Время тянулось тоскливо. Кружилась голова от духоты, от галдежа, от происходящей вокруг давки. Временами до Аси доносился разговор соседей. Больше всех тараторила мать малыша, обряженного в поддевочку.

— Отец-то в плену пропал, — сообщила она. — Едем к родне на деревенские корма. В Москве-матушке дите и схоронить недолго.

— Да… Время не детское, — поддакнул господин с тростью.

Ася сидела сгорбившись. Ей отчего-то вспомнилось, с каким волнением она наблюдала однажды шеренгу приютских ребят. Они были похожи на маленьких старичков, а рослая басовитая воспитательница смахивала на мужчину. Дети в серых длинных пальто парами проследовали мимо Аси и ее матери, и ни один не улыбнулся. Каждый взглянул не то со злом, не то с завистью. Мама, когда они завернули за угол, сказала: «Какие отупевшие, безжизненные лица… С малых лет их заставляют знать свое место. Вот что значит дети казенные, призреваемые…»

— Ты что пригорюнилась, девчушка? — спросил Асю незнакомый ласковый голос.

К ней склонилась женщина, немолодая, в беличьей истершейся шубке, в такой же шапочке; женщина так приветливо улыбалась, что Ася вскочила, готовая уступить ей место, но уступать не пришлось — та выкроила крошечную долю скамьи, пристроилась рядом.

— Вижу, грустное личико, дай, думаю, подойду…

Асе, легко смешивающей жизнь и книжку, вдруг представилось, что на выручку к ней, как в отчаянную минуту и положено, поспешила добрая фея… Ну да, сейчас, словно в сказке, все примет иной вид… Добрая фея ловкой рукой поправила Асин съехавший набок бархатный капор.

— Ты совсем утонула в своем чепце… Что у тебя за печаль?

Случилось так, что Ася, безучастно молчавшая все эти дни, внезапно оттаяла, заговорила. Иной раз чужой, участливый человек добивается большего, чем свой, привычный. Прижавшись щекой к пушистому беличьему меху, Ася, не дичась, отвечала на все расспросы. Про маму, про Андрея, про страшный приют…

Неведомо почему, Ася прониклась надеждой, что ее слушательница придумает что-то такое, после чего все переменится, как по мановению волшебного жезла, но та ничего не придумала, только удивилась жестокосердию Андрея. Ведя разговор про сегодняшнее утро, Ася ткнула ногой в набитый рюкзак.

— Литературу достал. Про «максима» и еще про ружье-пулемет «львицу».

О книжках женщина слушала рассеянно, ее заинтересовал мальчик с красным кушаком. Но тот отмахнулся от нее и стал о чем-то шептаться с матерью.

Мать осмотрелась и обратилась к Асе:

— Постереги, миленькая. — Она пододвинула к Асиным ногам сундучок и узел; затем, помедлив, водрузила ей на колени кошелку из тех, что кухарки берут на рынок. — Не обманешь, сама сирота.

Подхватив сына, женщина стала пробираться в глубь вокзала. У Аси засосало под ложечкой: она учуяла дух ржаного хлеба, пахнущего квашней, подобно черноболотским хлебцам, испеченным по-крестьянски, на закваске. Вспомнив о предупреждении Вари, Ася крепко обняла вверенное ей сокровище. Женщина в беличьей шубке и тут посочувствовала:

— Деревенщина бестолковая! Столько навалить на слабенькую девочку. — Не пожалев шубки, она переставила объемистую кошелку к себе на колени и приказала: — За узлами следи! Чужое!

Ася не сразу выпустила из рук драгоценный хлеб, но услышала:

— Слушайся взрослых!

Сказано это было маминым тоном, и Ася повиновалась. Женщина к тому же попросила рассказать, как они с мамой ходили в Наркомпрос. Было горько вспоминать про ту прогулку, про маму, особенно оживленную в тот день. Добрая фея, не дослушав, вскрикнула:

— Ах, началась посадка!

Вскрикнула и исчезла не менее неожиданно, чем появилась. Ася не заметила никаких признаков начавшейся посадки, она растерянно искала глазами беличью шубку, но шубка словно сквозь землю провалилась; искала, не разрешая себе подумать недоброе. Из столбняка ее вывел голос молчавшего до сих пор господина:

— Знакомая твоя, что ли?

— Нет… Но она…

— Она-то ловкая дама, да ты — ворона.

— Где она? Где?

Господин чуть заметно приподнял трость, как бы указывая направление в сторону выхода, а затем всем своим видом показал, что его это дело не касается.

Выскочив на площадь, Ася бросилась туда-сюда. Хотя уже начало смеркаться, ее зоркие глаза все отлично различали. Заметили они и беличью шубку возле заколоченного ларька. Ася очутилась у ларька, еле удерживая крик, но женщина как ни в чем не бывало спросила:

— Что ты, детка?

И развела руками, в которых не было никакой кошелки. Ася опешила.

— Понимаете… Вы куда?

— Ступай, ступай… — оборвала ее женщина. — Видишь, спешу.

Что-то новое в нотках ее голоса, что-то тревожное, мелькнувшее в лице в тот миг, когда Ася ее настигла, заставило ее не отступить. И потом… Почему она на площади, если ждала посадки?

Девочка крепко вцепилась в беличий рукав.

— Где хлеб? Он же чужой!

Рядом шумела, жила своей жизнью толкучка. Мимо ларька то и дело сновали люди, но все они, как определила в горячке Ася, имели разбойничий вид. Она не звала на помощь еще и потому, что из-под беличьей шапочки на нее глядели недоумевающие, невинные глаза.

— Господь с тобой, глупенькая. Пусти…

— Понимаете… — Тон, взятый женщиной, не давал Асе возможности отбросить деликатность. — Понимаете… Вы случайно… Нечаянно… — Наконец она выдохнула: — Обманывать грех!

— Дура! — взъярилась женщина, пытаясь стряхнуть Асю со своей руки. Видно, убоявшись скандала, она прошипела совсем тихо: — Дура… Почаще развешивай уши, выучат люди…

Ася не отступала. Ее трясло от гнева. Она ненавидела себя за то, что расчувствовалась, что и впрямь оказалась дурой, попавшейся на приманку, дурой, поверившей притворной ласке. Нет! Теперь уже она никогда никому не поверит. Все взрослые — обманщики!

— Ведьма! — Асе именно этим словом захотелось хлестнуть ту, кого она посчитала доброй феей. — Ведьма! Притворщица! Воровка!

Вырвавшись, воровка с силою грохнула Асю оземь. Беличий рукав выскользнул из сведенных морозом детских пальцев, в них остались лишь клочья серого пуха.

8. Час прощания

Незаметно, сторонкой шла Варя за двумя мужчинами, отправившимися проведать свою теплушку, одиноко стоявшую до прицепки к поезду на одном из дальних путей вокзала.

Варя понимала, что ее кумир только что, попросту говоря, сбежал от нее, что он по каким-то причинам боится прощального разговора. Он, бесстрашно отправляющийся на фронт! Но осудить его она не в силах, как не в силах заставить себя повернуть обратно.

Вскоре Андрей и Емельченко подошли к «теплячку», как ласково называли черноболотцы закрепленную за ними теплушку грязно-кирпичного цвета, отличающуюся от других огромной, намалеванной жидким мелом буквой «Т», что значило Торфострой.

В Вариных мечтах теплушка, предназначенная для того, чтобы хоть изредка привозить Андрея Игнатьевича в Москву, выглядела куда привлекательней. Но сейчас это было неважно. Важно было то, что этот вагончик мог послужить приличным поводом для разговора.

— Андрей Игнатьевич! — начала Варя и тут же почувствовала с отчаянием, как вспыхнуло, залилось краской ее лицо.