Зуб мудрости - Севела Эфраим - Страница 25

Я соглашаюсь. Но на языке вертится вопрос. А этично ли иметь дома то, чего другие не имеют, даже если им не показывать?

Не только поэтому дедушка с бабушкой запрещают мне выходить во двор с апельсинами или куском семги на булке. А потому что не только дети, но и взрослые увидят. И подумают они, откуда это у внучки дедушки Семы такая невидаль, такая роскошь в руках? И вспомнят, что он, не профессор и не летчик-испытатель, а всего-навсего торгует в пивном ларьке на Тишинском рынке, И сообщат куда следует. И ночью к дедушке Семе позвонят, сделают обыск и прикажут следовать за ними с запасной парой белья.

Мне даже страшно порой становится кушать у него за запертыми дверьми. Как будто я участвую в воровстве. В голову мне приходит дикая мысль, что если позвонят в дверь, я все, что есть на тарелке, затолкаю в рот, чтоб скрыть улики. И подавлюсь.

Ну, и ладно! Приму смерть. Но деда не подведу. Не выдам милиции. Я — не Павлик Морозов. Я своих не предаю. Даже за самую лучшую идею.

А какая это идея? Кто мне объяснит? Постоянный дефицит и воровство?

Здесь, в Америке, уже зареклась объяснять моим школьным товарищам, что такое дефицит продуктов. Не понимают ни шиша. Даже негры и пуэрториканцы. Скалят зубы. Думают, что я их разыгрываю. Как же так, мол? У тебя есть деньги, ты идешь в магазин и ничего не можешь купить? Такого не бывает. А что в магазине — пустые полки, это у них в голове не укладывается.

Будь здесь, в Нью-Йорке, дедушка Сема, он бы обязательно сказал, что их еще жареный петух в зад не клевал и они не знают, почем фунт лиха. Но допрыгаются. И к ним прилетит «Синяя птица». С очередями у магазинов и с пустыми прилавками внутри. И будут они просыпаться в холодном поту, когда к ним ночью позвонят и кто-то с сильным русским акцентом прикажет отворить двери.

Это уже не дедушки Семы слова. А нашего Б.С. Он почти уверен, что коммунисты придут и сюда. Потому что американцы наивны, как барышни. То простительно барышням, но не великому народу. А спохватятся, будет поздно.

Я себе не хочу этим голову забивать. Не мое дело. Как постелятся, так и выспятся. Как говорила бабушка Соня. Поживем

— увидим. Как говорил дедушка Сема.

Я знала в Москве еще один дом, кроме дома дедушки Семы, где были продукты, какие душе угодно. Хозяин этого дома не торговал пивом и не воровал. Наоборот. Он был очень важным человеком. Занимал высокий пост. Большое начальство. Его дочь Нина Сазонова училась со мной в одном классе, и жили они близко от школы. Иногда после школы я к ним заходила домой.

Нам обеим Нинина мама делала бутерброды с икрой и строго приказывала не выходить с едой во двор, а все съедать за столом.

В этой семье тоже не хотели, чтоб посторонние видели, что они едят.

— Твой папа тоже ворует? — тайком спросила я Нину.

Нина даже обиделась.

— А что? — старалась я оправдать свой бестактный вопрос,

— в магазинах же нет таких продуктов.

— Мы в магазинах не покупаем, — с гордостью сказала Нина.

— У нас есть закрытый распределитель.

И тогда я, дура, узнала нечто совершенно новенькое для себя. Десять лет прожила на свете, а представления о таких вещах не имела. Век живи, век учись. Дураком помрешь.

Оказывается, большое начальство, вроде Нининого папы, вообще в магазинах ничего не покупает. Магазины с пустыми полками — для народа, для простых людей, для трудящихся. А для коммунистов, которые занимают высокое положение и руководят этим самым народом, имеются специальные магазины, куда посторонним вход воспрещен. Там у дверей стоит милиционер и проверяет документы. Кто со свиным рылом, того не пускают в калашный ряд. А гонят в три шеи.

Это и есть закрытый распределитель. Распределяют. Народу

— шиш, начальству — пожалуйста.

Там есть все, что душе угодно. Полный коммунизм. Почти бесплатно. Бери — не хочу. Нинины мама с папой берут.

А мои родители даже не знают, где такой распределитель находится. Их туда на пушечный выстрел не подпустят. А воровать, как дедушка Сема, они не умеют и не хотят. Поэтому для них радость, когда перепадет что-нибудь в длиннющей очереди. Как та самая «Синяя птица».

Когда Нина провожала меня до метро, мы прошли мимо большого недостроенного дома, огороженного забором. Над ним кран таскал кирпичи.

— Как построят, — похвастала Нина, — мы сюда переедем. Сейчас у нас три комнаты, а будет четыре. Отдельная — для меня.

— Везет тебе, — сказала я.

— А еще знаешь что, — сообщила она мне по секрету. — Здесь я смогу бегать с бутербродом во двор. И никто ни капельки не позавидует.

— Почему?

— Не понимаешь, что ли? В этом доме у всех будет полно икры и всего, чего хочешь.

— Послушай, а нельзя моему дедушке сюда переехать? У него тоже икра есть… и апельсины… круглый год.

— Он кем работает?

— В пивном ларьке.

Нина рассмеялась.

— Не-ет, глупенькая. Сюда его не пустят. Здесь только начальство будет жить. Только семьи, которые прикреплены к закрытому распределителю.

Так и сказала «прикреплены», и мне захотелось нарисовать прикрепленных человечков, приколотых кнопками к стене, на которой написано «Закрытый распределитель». Каждый человечек держит в руках пакеты с деликатесами. В пакетах прорвалась бумага, и деликатесы сыплются на землю. А там стоит народ и ловит их и тут же съедает.

Уже в метро меня осенило. Что же это получается? У дедушки есть все, потому что он ворует. Достает из-под полы. А Нинин папа ведь, не ворует. Он получает все в… как его… закрытом распределителе… А почему закрытом? Значит, тайком? Значит, тоже из-под полы? Но ведь Нинин папа — не вор, а большое начальство? Почему же дедушка Сема — вор? А Нининого папу вором назвать нельзя? Кто из них самый большой вор?

Как всегда, когда я запутываюсь, у меня начинает болеть голова.

Никак не могу определить, как относится ко мне Б.С. Как к ребенку? Или видит во мне созревающую женщину?

Однажды я подслушала его с мамой разговор. Я прошла через гостиную, где они сидели у телевизора, и спиной почувствовала, что Б.С. смотрит не на экран, а на меня. Заметила это, видно, и мама, потому что она пошутила:

— Доктор, вы отвлекаетесь.

И тогда Б.С. сказал слова, от которых у меня порозовели уши:

— Твоя дочь входит в пору цветения, и, если меня не подводит мое мужское чутье, она очень скоро превратится в прелестную женщину. Горе мальчишкам! Ох, уж и запрыгают они вокруг нее.

Мама была польщена такой высокой оценкой моих женских до— стоинств, но не удержалась от шпильки:

— И вместе с ними такой старый козел, как ты.

Б.С. поспешил ее успокоить в свойственной ему манере:

— Мадам, это неинтеллигентно — ревновать к своей дочери-подростку. Не опускайтесь до уровня буфетчицы в Мурманском рыбном порту. Вы со мной не первый день живете и пора запомнить хоть одно из правил, которых я придерживаюсь неукоснительно. Не нужно гадить там, где ешь.

У меня захватило дух. Следовательно, сделала вывод я, он испытывает ко мне влечение, но сдерживает себя, наступает на горло своему чувству, как пишут в романах, потому что неукоснительно придерживается своих строгих нравственных правил.

Дважды я пыталась проверить свою догадку. Как-то пришла из школы с головной болью. К вечеру поднялась температура. Я почувствовала себя совсем худо. Мама, придя с работы, уложила меня в постель и, встревоженная, стала дожидаться возвращения Б.С., который в этот день, как назло, куда-то запропастился.

Б.С. — прекрасный врач. Его знает почти вся русская эмиграция. Не сдав американских экзаменов и, следовательно, не имея официального права лечить здесь в больницах, он тем не менее не отказывает никому из эмигрантов, у которых нет денег, чтоб обратиться к американскому врачу, и лечит бесплатно всех, кто к нему обращается, а в особых случаях даже едет, черт знает куда, к тяжелому больному. Бесплатно. А денег у него самого в обрез. Еле хватает на питание и квартиру, пока он сидит и зубрит толстые американские учебники, чтоб сдать экзамен.