Царица Аттолии (ЛП) - Тернер Меган Уолен - Страница 8

— Сегодня вечером ваши мысли где-то далеко отсюда, Ваше Величество, — сказал человек, сидящий справа от нее на самом почетном месте.

— Вовсе нет, Нахусерех, — заверила Аттолия мидийского посла. — Вовсе нет.

Лихорадка Евгенидиса усилилась. Он соскользнул в яму с воспоминаниями, и Гален несколько раз давал ему опиум, чтобы дать возможность немного отдохнуть. Он больше не узнавал ни Галена, ни его помощников, и им приходилось бороться за каждый глоток лекарства. Приходилось держать его, причем Гален наваливался всем своим весом на грудь и заливал опиум в открытый рот, пока Евгенидис кричал и ругался. Чтобы не расплескать настойку, Гален зажимал нос юноши и оттягивал вниз подбородок. Евгенидис не мог дышать, пока все лекарство не было проглочено, но боролся изо всех сил, пытаясь отвернуть голову в сторону. Гален чувствовал, как худое тело дугой изгибается под ним, пытаясь сбросить с себя тяжкий груз. Нет, он должен был совсем обессилить и почти потерять сознание, чтобы принять лекарство.

Бледная Эддис ждала в библиотеке.

— Он не поблагодарит вас, за то, что вы подслушивали под дверью, — сказал военный министр, садясь рядом с ней.

Он тоже пришел в библиотеку проведать сына.

— Вы когда-нибудь…

— Слышал, чтобы он так кричал? Нет.

Эддис тоже не могла припомнить ничего подобного. Эти крики звучали так, словно его сажают на кол.

— Ему стало хуже?

Отец Евгенидиса покачал головой.

— По-прежнему, я думаю. — он поерзал в своем кресле. — Если он так отчаянно сопротивляется, когда ему пытаются дать опиум, значит у него еще есть кое-какая силенка.

— Это происходит каждый раз?

Военный министр кивнул. Царица поднялась со стула и решительно подошла к двери спальни.

— Евгенидис! — рявкнула она, как заправский фельдфебель.

Гален оглянулся, намереваясь отправить ее прочь, но фигура на кровати замерла. Евгенидис приоткрыл глаза, моргая в недоумении. Люди вокруг кровати немного расслабились.

— Прекрати вести себя как лошадиная задница и выпей настойку, — приказала она.

Евгенидис сглотнул и вздрогнул, когда горькая жидкость потекла по пищеводу. Гален взял его за руку.

— Моя царица? — неуверенно прошептал Евгенидис, мысли которого все еще путались.

— А теперь спи, — приказала Эддис.

Евгенидис, послушный своей царице и опиуму, закрыл глаза.

— Подействовало, — удовлетворенно сказал министр, когда она вернулась в библиотеку, чтобы сесть рядом с ним.

— Подождем, что скажет Гален, — ответила царица, чувствуя себя неловко, но она терпеливо сидела на стуле, и не собиралась возвращаться к ожидавшему ее министру торговли.

К ее удивлению, появившийся в дверях врач был доволен результатами ее вмешательства.

— Он узнал вас, хотя не признавал никого. Возвращайтесь, когда сможете.

Утром Эддис сидела у постели Евгенидиса, ожидая его пробуждения. Она спросила Галена о синяках под глазами, и он ответил, что эти черные пятна являются старой кровью, скопившейся под кожей после удара по голове. Она тоже предполагала удар в лицо, но не понимала, почему нос не был сломан, если кровоизлияние оказалось таким сильным. Гален объяснил, что кровотечение началось от удара в лоб, после чего кровь просочилась в глазницы. Он предупредил, что синяки исчезнут не раньше, чем через несколько недель. С темными кругами под глазами лицо Евгенидиса казалось еще тоньше, а кожа бледнее.

Она сидела и смотрела, как он спит, вспоминая, как часто раньше видела его с синяками. Он часто получал их в драках с двоюродными братьями. Они дразнили его за его имя и становились все злее по мере того, как возрастал к нему интерес его деда. У Евгенидиса был острый язык, иногда опережающий его мысли, и его ответные насмешки зачастую были более болезненными и меткими, чем усилия всех братьев вместе. Чаще всего их споры заканчивались шишками и синяками.

После смерти матери Евгенидис не стал долго ждать, чтобы сообщить отцу о своем намерении стать Вором Эддиса. Его отец, еще не залечивший рану после потери жены, был в ярости. Евгенидис бесстрашно воевал с отцом, и оба они изливали свою скорбь и гнев в присутствии всего двора. Кузены и кузины, боготворившие военного министра, усилили свои нападки на Евгенидиса, и их взаимная неприязнь росла, пока Евгенидис не перебрался из общей спальни мальчиков в единственное свободное во дворце помещение — комнату, смежную с редко используемой дворцовой библиотекой.

Он смел пыль с книжных полок и начал оттачивать навыки чтения, демонстрируя традиционную среди Воров склонность к наукам; и после жестоких стычек со своими двоюродными братьями, он неизменно отступал в библиотеку и свою спальню-кабинет, чтобы залечить кровоподтеки. Эддис часто навещала его во время этих добровольных ссылок. Она не приняла его сторону. Для всех участников трагедии было слишком очевидно, что он сам навлекал на себя неприятности и был кем угодно, только не беспомощной жертвой. Со временем у его двоюродных братьев стали пропадать различные ценности, которые неизменно находили на храмовом алтаре, посвященном богу воров Евгенидису. Эддис не поддержала двоюродных братьев, когда они пришли к ней с жалобами на вора. Они были также и ее кузенами, и она воевала с ними самостоятельно, пока оба ее старших брата не умерли один за другим в течение нескольких дней от лихорадки, и она не стала наследницей Эддиса. Еще через несколько месяцев она стала царицей, и после этого никто не осмеливался перечить ей, разве что под прикрытием нудных, утомительных официальных обращений, никто, кроме Евгенидиса, не ставил ей в упрек ее злоупотребления в одежде и ее родственников, как будто существование многочисленных кузенов и кузин было ее личной виной.

— Выгони их всех, — предлагал он.

— Я не могу, ты же знаешь. Когда-нибудь они стану солдатами моей армии и моими министрами торговли и казначейства.

— Я могу стать твоим офицером вместо них.

— Это после того, как ты разорвал свой военный патент во время последней ссоры с отцом?

— Ну, тогда я буду твоим министром.

— Казначейства? Да ты ограбишь меня до нитки.

— Я бы ни за что не стал красть у тебя, — горячо сказал он.

— Неужели? А где мое турмалиновое ожерелье? Куда делись мои серьги?

— То ожерелье было отвратительным. Это был единственный способ избавить тебя от необходимости носить его.

— А серьги?

— Какие серьги?

— Евгенидис! — она смеялась. — Если Клеон и бьет тебя, то только потому что ты сам это заслужил.

Ее никогда не беспокоили его жалобы. Она начинала волноваться только тогда, когда он затихал. Это значило, что он замышляет нечто настолько возмутительное, что заставит всех придворных броситься к ней с требованием его крови, либо он опять воюет со своим отцом, либо действительно серьезно болен. Последнее случалось реже всего. В первый раз один из двоюродных братьев сломал ему в драке несколько ребер, а в другой он серьезно повредил ногу, поскользнувшись на гребне обледенелой стены. Эта опасность подстерегала всех воров, часто приводя их к смерти, что и произошло с матерью Евгенидиса.

Во время болезни он, бледный и молчаливый, уходил в свою комнату зализывать раны, но потом, когда ему становилось лучше, поток его жалоб было невозможно перекрыть. Тем не менее, он так и не рассказал ей, кто сломал ему ребра, и при каких обстоятельствах он вывихнул колено. Множество добровольных доносчиках сообщили ей о драке с Титом, а подробности его приключения на стене она выудила из дворцового врача, который лечил ногу Евгенидиса. Гален был так же привычен к синякам Вора и выслушивал его жалобы без особого сочувствия.

Эддис наклонилась вперед, чтобы обтереть влажный лоб Евгенидиса. Гален обрезал длинные волосы Вора, и теперь тот выглядел совсем непривычно. Она не ожидала, что его обрезанные волосы будут виться такими крупными кольцами у висков и за ушами. Она отвела один из локонов с его лица.