Почему нет рая на земле - Севела Эфраим - Страница 32

— Родненький мой, золотой, — безостановочно гладила она мой затылок и плечи. — Живой, невредимый. Один ты, можно сказать, и сохранился. А другие в могиле. Совсем еще дети были.

Я понимал, кого она имела в виду под другими, и не задавал лишних вопросов. Прохожие с удивлением смотрели на обнимающуюся у памятника необычную пару: молодого солдата и слепую нищенку.

Мы оба сели на мраморную ступень памятника, и Маруся не выпускала моей руки из своих ладоней.

Ты и теперь поешь? — спросил я, растроганный и смущенный.

— Ага, — кивнула Маруся. — Помнишь? И она тихо запела:

Он лежит, не дышит И как будто спит.

Золотые кудри Ветер шевелит.

Только без аккомпанемента, — горестно вздохнула она. — Нет нашей скрипочки.

Я сказал Марусе, что на пепелище дома нашего друга я нашел обугленный гриф той самой маленькой скрипочки.

— Себе на память оставишь? — спросила Маруся, все еще гладя ладонью мою руку. — Верно, храни ты. Ты его дольше знал. Уж какие вы товарищи были, теперь таких не осталось.

Ты знаешь что-нибудь… как он погиб?

— А как же? — встрепенулась Маруся. — Я же его прятала в нашей хате.

Ее слова взволновали меня до того, что я почувствовал, как дрожат у меня руки, когда прикуривал и долго не мог разжечь сигарету. А Маруся не торопясь, в подробностях рассказала мне о последних днях нашего друга.

Вскоре после того, как город был оккупирован германскими войсками, всех евреев собрали на окраине, оградив улицы колючей проволокой, и запретили евреям покидать это место. Берэлэ Мац с отцом, матерью и сестрой очутился в гетто. По эту сторону проволоки в городе остались только русские. Все ходы и выходы охраняли не немцы, а подобранная ими из местных уголовников полиция.

Что ожидает загнанных в гетто евреев не было секретом для остального населения. Прослышала об этом и Маруся и сразу же подумала о Берэлэ. Полицейские, охранявшие гетто, не стали задерживать в воротах слепую нищенку, только посмеялись:

— Ничем там не разживешься. Евреям в пору самим милостыню просить.

В гетто было много людей из тех, кто совсем недавно слушали на Социалистической улице дуэт еврейского мальчика со скрипкой и слепой русской девочки с тонким голоском, и они привели Марусю к Берэлэ Маруся рассказала ему, какие слухи об уготованной евреям судьбе распространяются по городу, и предложила забрать его и спрятать у себя в хате.

— А отец? — спросил Берэлэ. — А мать? А сестра? Всех спрячем.

— А Харитон не прогонит?

— Не твое дело. Это — моя забота.

Берэлэ, наловчившийся делать подкопы в цирке и обводивший вокруг пальца такого опытного сторожа, как Иван Жуков, без больших осложнений вывел ночью из гетто через дыру в колючей проволоке свою семью, и Маруся до самого утра вела их обходной дорогой по городским окраинам до домика лодочника на реке.

Харитон не обрадовался нежеланным гостям, но противиться Марусе не стал. С отцом Берэлэ, грузчиком Эле-Хаимом, некогда обидевшим его, он разговаривать не стал и в его сторону не смотрел — будто его и не существует. А с матерью Берэлэ и с сестрой иногда перекидывался парой слов.

Еврейская семья разместилась в погребе, под полом, куда зимой Харитон складывал нарубленный на реке и пересыпанный опилками для сохранности лед. Летом он этот лед продавал рыбакам. Холодильников в ту пору не было и в помине.

Остатки льда Харитон выгреб оттуда и настелив на холодный пол охапки сена, сделал там жилье для евреев. И совсем перестал пить. По двум причинам. Сберегал лишнюю копейку, чтоб прикупить что-нибудь съестное для своих жильцов, которым было опасно нос из хаты высунуть. И еще потому, что во хмелю человек не держит язык за зубами и может черт знает что сболтнуть, и даже выдать свою тайну.

Слепая Маруся пела на улицах, возле немецких казарм и даже на вокзале, где останавливались военные поезда. Солдаты, хоть они и враги, слепому ребенку всегда что-нибудь дадут: кусочек сахара, горбушку хлеба, а то и банку консервов.

Маруся все несла домой и отдавала Берэлэ.

Гетто к тому времени уже опустело. Всех его обитателей расстреляли в противотанковом рву за городом. А семья Берэлэ была жива и здорова.

Но так продолжалось недолго. Поздней осенью, еще река не замерзла, кто-то пронюхал про жильцов в погребе у лодочника Харитона Лойко, и среди ночи полиция оцепила дом.

Маруся кричала, валялась в ногах у полицейских. Харитон сплевывал кровь из разбитого рта.

Одного за другим вывели из подвала грузчика Эле-Хаима Маца, его жену Сарру-Еху, их дочь Хану и маленького ушастого Берэлэ.

Все молчали. Только громко плакала Маруся.

— И ты, — офицер махнул рукой Харитону. — Становись к евреям. Раз ты так их жалеешь, то и лежать тебе в могиле вместе с ними.

Харитон погиб от одной и той же автоматной очереди, которая остановила сердце Берэлэ, а также уложила в ряд его отца, мать и сестру.

Марусю не тронули, хоть она и бежала за ними, когда конвой уводил арестованных. На слепую пулю пожалели. Так сказал офицер, ударом сапога отогнав ее от края противотанкового рва.

Мы долго сидели на мраморной ступени памятника героям гражданской войны с отбитыми пулями и осколками кусками камня на плитах. Из задумчивости меня вывел глухой стук. Прохожий бросил монетку в железную банку, стоявшую у Марусиных ног. Маруся встрепенулась, повернула ко мне свое широкое лицо, усеянное веснушками:

— А ты случайно не знаешь, что сталось с профессором Филатовым из Одессы? Погиб на войне? Или умер от старости?

Сначала я даже не понял, о ком говорит Маруся. А потом вспомнил, как Берэлэ Мац собирал деньги, чтоб отвезти Марусю к Черному морю, к знаменитому профессору, делающему слепых зрячими. И сказал Марусе, что постараюсь все разузнать где следует и вообще позаботиться о ней.

— Я уж надеяться перестала, — улыбнулась Маруся. — А теперь опять можно помечтать.