Гашиш. Рассказ туркестанца - Голенищев-Кутузов Арсений Аркадьевич - Страница 3

Тревогой грудь моя полна.

Я жажду наслаждений новых,

Безумных, молодых страстей.

Я ускользнула от очей

Эмира евнухов суровых,

Чтоб убежать с тобою в даль.

Ужель тебе меня не жаль?

Я молода… не в силах доле

У старика скучать в неволе;

Возьми меня, люби меня.

Ты смел и молод — я твоя!»

И та, чей голос соловьиный

Меня так чудно призывал,

Явилась мне, и стан змеиный

К груди с весельем я прижал.

Меня отталкивали руки.

«Боюсь… ступай…» шептал язык,

«Не уходи», с улыбкой муки

Молил откинувшийся лик.

Я видел взор сердито-нежный

Сквозь сеть опущенных ресниц:

Пылал он страстию мятежной,

Как туча, полная зарниц!

Я чуял сердца трепетанье

(Так голубь бьется молодой

В когтях орла, еще живой)…

И жгло меня любви дыханье,

Как вихрь пустыни, в страшный час,

Когда, играя и кружась,

Самум с полудня налетает

И караваны заметает

Горячей пылью…

Чудный сон!

Как дым мгновенный, скрылся он.

В волнах нежданных тьмы глубокой

Призыв промчался одинокий,

Прощальный, беспомощный стон!

И страх пред местию жестокой

Внезапно душу обуял…

То было краткое мгновенье;

Но непостижное мученье

Я в то мгновенье испытал!

Темницы тесной мрак и холод,

Терзанье пытки, жажду, голод,

Неумолимый гнет оков…

Казалось мне — рои клопов

Въедались в плоть мою; землею

Я был засыпан с головою

[1]

;

Я погибал! И вдруг на миг,

Среди ужасного мечтанья,

Во мне проснулся луч сознанья;

В кофейне я услышал крик:

«Вяжи его!» — и в то ж мгновенье

Я навзничь с грохотом упал,

И кто-то руки мне связал, —

И вновь насмешки, брань и пенье…

Но скоро в вихре новых дум

Исчез земли презренный шум.

И чую я — крылья растут за плечами,

Орлиные крылья! И тучи кругом

Таинственно шепчут, несутся клубами…

Вдруг молнии блеск, оглушительный гром…

И мчусь я в пространстве, обвитый грозою,

Любуяся с неба далекой землею.

Там лентой сребристою вьется река,

В ней так же, как в небе, бегут облака!

Склонившись на берет, аул одинокий

Задумчиво дышит прохладой волны,

А справа и слева по степи широкой

Пасутся киргизских коней табуны—

И вижу я в дымке степного тумана—

Торжественно движется цепь каравана.

Мне слышится шорох песчаных зыбей,

Шаганье верблюдов и ржанье коней;

Цветистой, сверкающей, длинною цепью

Плывут, извиваясь над желтою степью,

Лениво колеблясь, взрывая пески,

И ярко на солнце белеют тюки;

А черные кони, как черные тучи,

То медлят, то мчатся, послушно-могучи.

Вот близится всадник…

Отец мой, отец! Тебя я узнал!

Посмотри, твой птенец,

Давно от гнезда непогодой отбитый,

Тобою, быть может, уже позабытый

Опять отыскался… Тебя он зовет,

К тебе он летит… Но бесплоден полет:

Скрывается призрак степного обмана

И нет уж верблюдов, коней, каравана…

Безлюдно все снова вокруг.

Не бьются усталые крылья,

С уныньем и стоном бессилья

На землю я падаю вдруг.

И снова один

Средь мертвых равнин

Лежу на песке

В безмолвной тоске,

А хищник степной,

Орел, надо мной

Летает, кружит,

В глаза мне глядит—

И, страхом объят,

Я понял тот взгляд:

Он говорил с насмешкою спокойной:

Усни, усни недвижным, мертвым сном!

Пусть солнца луч в степи пылает знойной:

Накрою я тебя своим крылом.

Зачем держать в уме пустые грезы?

Зачем блестит в глазах твоих слеза?

Я съем твой ум, я выпью твои слезы,