Мама - Севела Эфраим - Страница 16

Рассветное небо усеяно тысячами самолетов. Стоит непрерывный гул. От самолетов отделяются точки. Затем, как бутоны цветов, раскрываются купола парашютов. Все небо в этих куполах.

Захлестываются спаренные стволы немецкой зенитной установки, вращаясь вместе с пулеметчиками вокруг своей оси. Каждый ствол плюется огнем в небо. Лица пулеметчиков под касками возбуждены, как на охоте.

Внезапно со свистом с неба обрушивается что-то на батарею, хлопнув одного пулеметчика по темени, и он валится с железного сиденья без чувств. Остальной экипаж установки ринулся наземь, ожидая взрыва. Взрыва не произошло. Когда, опомнившись, немцы подняли головы, их взорам предстал высокий армейский ботинок, свалившийся на них с неба.

Парашютный десант попал в засаду. Кто из «коммандос» не был расстрелян в воздухе, был добит на земле немецкими автоматчиками, пока пытался погасить парашют и отстегнуться от лямок.

Когда американские танки прорвались к десанту, никого в живых уже не было. Кругом среди увядших парашютных куполов лежали убитые «коммандос». Американский майор, высунувшись из люка танка, обозрел печальную картину побоища:

— Бедные мальчики! Лучшие из лучших! Подобрать трупы! Похоронить с почестями!

Его внимание привлек лай собак. Целая свора бесилась и прыгала у подножия огромного дуба.

К танку подбежал пехотинец и доложил майору:

— Там на дереве — единственный уцелевший «коммандос»!

В ветвях дуба запутался парашют, и среди листвы висит на стропах, болтая ногами — одной обутой, другой разутой, — Янкель, Джек Лапидус.

Разъяренные собаки прыгают, норовя вцепиться ему в ногу. В этот момент для него большей опасности, чем собаки, нет.

Взобравшись на дерево, американские солдаты ножами перерезали стропы и на их обрывках бережно спустили на землю единственного уцелевшего «коммандос». Спустили не на землю, а на подъехавший под дерево танк, где Янкель попал в объятия вылезшего на броню майора.

— Представить к награде! — воскликнул майор, обнимая Янкеля как сына. — И выдать новый комплект обуви!

Столица Франции Париж ликующе встречает освободителей. Союзных солдат забрасывают цветами. На площади Этуаль перед Триумфальной аркой французский генерал вручает награды наиболее отличившимся. На грудь Янкелю прикрепляют очередной орден — Почетного Легиона. Военный оркестр исполняет «Марсельезу».

Салюты победы. В Лондоне, Москве, Нью-Йорке. Мир плачет и смеется по случаю окончания войны.

Янкель переодевается в штатский костюм, непривычно и мешковато сидящий на нем, отвинчивает с военной рубашки ордена и медали и складывает их на стол.

Военный чиновник напутствует его:

— Получите выходное пособие и можете быть свободны.

— А куда мне идти? — спрашивает Янкель.

— А это уж ваше дело, — улыбается военный чиновник. — Весь мир открыт перед вами.

— Я бы хотел вернуться в Вильно… Там — моя мама.

— Вильно у русских, — с сочувствием говорит военный чиновник. — Въезд солдатам польской армии Андерса туда воспрещен.

— Но я уже не солдат.

— Бывший. И этого достаточно. Русские не простили Андерсу, что он увел свою армию к западным союзникам.

— А в Польшу… мне можно?

— Куда же мне идти?

— Тоже нельзя: По той же причине.

— Куда хотите. Во Францию, в Германию, даже в Америку. Вы — человек без гражданства. Перемещенное лицо. С видом на жительство. Вот и живите…

— Но в Вильно моя мама.

— А для чего существует почта? Писать вы за время войны, надеюсь, не разучились?

Оживленная толпа на расцвеченной огнями послевоенной Пикадилли в Лондоне. Жизнь входит в норму. И лица людей подобрели, стали мягче, приветливей. В толпе мелькает знакомое лицо. Янкель Лапидус. Он замкнут, чем-то озабочен.

Разрушенный Берлин. Обходя каменные обвалы, по расчищенным улицам движутся толпы пешеходов. Одноногий инвалид чистит обувь. Поднимает лицо к клиенту:

— У вас расшнурован ботинок. Можно завязать? Вопрос относится к Янкелю.

Париж. И здесь в послевоенной толпе вдруг возникает лицо Янкеля.

Янкель входит в подъезд дома. Консьержка высовывается из-за полуоткрытой двери:

— Вам писем нет, мосье Лапидус. Но, уверяю вас… скоро дождетесь.

— Вы уже второй год говорите то же самое, — вздыхает Янкель.

В ресторане полно публики. Играет оркестр. На небольшом пятачке, свободном от столиков, танцуют. На мужчинах — штатская одежда. Военная униформа исчезла.

Хозяин ресторана, толстый, апоплексического вида француз, с завидной легкостью лавируя среди столиков, ведет к их заказанным местам элегантно одетую немолодую пару. На мужчине — фрак, белая грудь, монокль в глазу. Пыхтит толстой сигарой. Дама — в дорогих ожерельях и мехах.

Хозяин подобострастно склоняется, подавая им карточки.

— Вас обслуживает Жак, достопримечательность нашего ресторана.

Жестом мага он представляет гостям худого официанта, одетого в ливрейную форму. На груди белой курточки с черными отворотами — две линии орденов и медалей. Это — Янкель.

У богатого гостя при виде орденов выпал из-под брови монокль и закачался на серебряной цепочке.

— Как тебе нравится этот цирк? — усмехнулся он. — Мне любопытно, где они купили эти побрякушки?

Гость сказал это конфиденциально, уверенный, что его не смогут подслушать. Ибо говорил он не по-французски, а по-польски. Лицо Янкеля, до того пребывавшее в виде застывшей маски с угодливой заученной улыбкой, сразу прояснилось, потеплело, и он заговорил тоже по-польски, доверительно склонившись к гостю, изучавшему карточку меню:

— Простите, но я особенно рад обслуживать поляков, моих земляков.

Гость вскинул на него монокль:

— Вы — поляк?

Янкель разогнулся и лихо, по-военному, прищелкнул каблуками:

— Лапидус Ян. Из армии генерала Андерса.

И протянул руку, представляясь. Обладатель монокля не подал ему своей, и рука Янкеля повисла над столиком.

— Для меня новость, — сказала гость своей даме, — что в славной армии генерала Андерса попадались… даже евреи. Вы из каких мест?

— Из Вильно.

— Из Вильно? — монокль снова устремился на официанта. — У меня там остался фамильный дворец, который, по дошедшим до меня сведениям, коммунисты конфисковали и превратили в приют для инвалидов. Или что-то вроде этого.