Клен ты мой опавший - Севела Эфраим - Страница 7

Клава идет с работы. Усталая. Поравнялась с пивным ларьком, где толкутся мужчины с кружками в руках. Грустно усмехнулась. Видно, вспомнила свой рассказ о Васе и пиве.

Клаву догоняет Лена, дочь соседки Полины, дальше идут вместе.

На углу стоят парень с девушкой. Обнялись, на глазах у всех целуются взасос.

Женщина, должно быть, бабушка, с детской коляской, неодобрительно смотрит на них.

Бабушка. Стыд потеряли! Разве это любовь? Как кошки да собаки. Где же женская стыдливость? Где поэзия?

Лена (застенчиво спрашивает). А верно, нехорошо так? На глазах у всех… Я бы так не смола…

К л а в а. А как? Ведь каждый вечер убегаешь. Думаешь, не замечаю?

Лена. Тетя Клава, вы мне ближе матери… Вам могу сказать… Влюбилась… Но мы себе такого не позволяем…

Клава. Замуж пойдешь?

Лена. Долго ждать… Он в армию уходит.

Клава. Глупенькая. Не жди… выходи замуж, пока не ушел служить… А там видно будет. Не упускай своего счастья, Леночка.

Л е н а. Я не знаю… какое оно бывает — счастье…

Вот про вас говорят: вам повезло.

Клава и Лена в комнате у Клавы. Смотрят на Васин портрет.

Лена. Похож на себя?

Клава кивнула.

Лена. Губы у него такие красные были?

Клава. Были…

Лена. Скромный, видать.

Клава (улыбнулась). Да. Он, когда мы познакомились, так стеснялся, так стеснялся…

Л е н а. А как вы познакомились?

Клава задумалась.

Клава (вздохнула). У нас все было скромно. Не так, как у нынешних.

…Раннее утро. Речка, по берегам окаймленная лесом. Песчаный пляж еще пустой и чистый, со спящими цветными зонтами от солнца, не расправленными, а собранными на ночь в пучок. Золотистый рассыпчатый песок пропахан волнистыми бороздками, словно его с вечера пригладили большими граблями.

А две пары следов босых ног глубоко отпечатались на нем. Цепочками вьются рядышком следы. И вот мы видим их: он и она. Словно из бронзы отлиты стройные гибкие, совсем юные тела. Красивые лица, как может быть красива сама юность. Белозубые улыбки. Волосы цвета спелой пшеницы. И чистые, ясные глаза.

Взявшись за руки, одни среди золотого песка, пружиня крепкими ногами, они не идут, а плывут к ласково лижущей берег воде, в глубинах которой дробятся, сверкают тысячи солнц.

Не отпуская рук, они ложатся спинами на влажный берег, привольно раскинув ноги по направлению к, воде, которая, набегая, будто целует их до колен и снова откатывается назад.

И замерли, смежив глаза под теплыми лучами два влюбленных существа, красивые, как боги, среди божественной красоты, слившись с нею, став частицей ее.

А чуть отступя от них, расправляют цветные паруса зонты, встречая новый день, и пляж оживает, заполняется множеством тел.

Нет больше красоты. Жирные груди и зады, обтянутые нейлоном, жующие рты, визг джаза из магнитофонов и транзисторов. Клочья бумаги, мусор. Похотливые ленивые руки гладят чужие равнодушные бока. Мужеподобные девы, женоподобные юнцы. Одинаковые гривы волос. И пустые, скучающие глаза.

Он и она, очнувшись, встают с песка и, не оглянувшись назад, как от нечисти, уходят в воду, погружаясь по пояс, по грудь, не расцепляя рук, и поплыли в сверкающих бликах на ту сторону, где тихо и никого нет.

Садится за рекой солнце. И снова пуст пляж. Зонты сникли, собрались в пучки вокруг стержней. Только мусор остался на вздыбленном потемневшем песке.

Могучий конь с лоснящимся крупом, с длинной черной гривой на согнутой упругой шее, косясь бесовским глазом, переставляет тяжелые, мохнатые у копыт ноги по пляжу, волоча за собой железную борону, а та соскребает мусор, выводя волнистые бороздки, и чистый зернистый песок позади нее снова золотится. Коня ведет в поводу хрупкая девушка, со стянутыми назад косичками, в простеньком ситцевом платьице, из которого она уже выросла, и ветер, играя его краем, запахивает его вокруг ее загорелых босых ног.

Это Клава. Полосу за полосой очищает она пляж, оставляя волнистые борозды, и конь послушно шагает за ней.

Потом на пустынной реке появляется лодка, причаливает к пляжу. Вася, совсем молоденький, в брюках и распахнутой на груди рубашке и тоже босой, прыгает на берег, идет, утопая в песке, оставляя следы, к Клаве. И они уходят рядышком. А конь покорно следует за ними. Они идут краем темного соснового бора, выходят на луг, где трава — по колено. Девушка отпускает коня, и он, задрав в небо голову, призывно ржет и слышит ответное ржанье. По высокой траве скачет молодая кобылица, а рядом, вприпрыжку, — жеребенок.

Молча идут рядышком Клава и Вася. Взглянут друг на друга и отведут глаза.

Заливисто ржут на лугу кони. Солнце краем уходит за лес. Не зная чему улыбается Клава, потупив взор и кусая губы.

А где-то далеко-далеко возникает чуть слышный перебор струн мандолины, и щемящей тоской повисает каждый звук в темнеющем воздухе.

У Клавы перекосило лицо. Она с силой зажала руками уши, мотает головой, не хочет слышать эту мелодию.

Клава приподнялась на постели, разбуженная стуком в дверь. Муж Полины, взлохмаченный, заглянул в комнату.

Муж Полины (хриплым спросонья голосом). К тебе, Клава.

Дверь распахнулась, и Клава в изумлении увидела вкатывающегося в комнату безногого инвалида на своей коляске. В руках у него — мандолина.

И н в а л и д. Не ждала? Принимай, хозяйка. Прости за позднее вторжение. Узнаешь меня?

К л а в а (не может прийти в себя, смущенно натягивает простыню до шеи). Как же, как же… это вы на станции тогда пели.

Инвалид. Верно. Не забыла.

Он трогает струны мандолины, выпевает первые слова песни:

Клен ты мой опавший, Клен заледенелый…

Инвалид. А я ведь к тебе, Клава, не один пришел. Гостя дорогого привел. Увидишь — глазам своим не поверишь.

И в комнату неслышно вошел Вася. Как будто вчера они с Клавой расстались на станции. Молоденький. С тонкой шеей. И рукава гимнастерки ему коротки.

Вася смотрит на Клаву, не узнает.

В а с я. Не она это. Ты, друг, напутал, это — ее мать. Чем-то похожа, а не она.

Клава прижала руки к груди, смотрит на Васю, не отрываясь.

К л а в а. Не ошибся. Это я, Вася. Только постарела за эти годы. Тебе в матери гожусь. А ты все — юноша. Восемнадцать лет. И не старишься. Иди ко мне, мой муж, иди ко мне, мой сын.

Вася садится на край кровати, удивленно смотрит на Клаву.

Инвалид подкатил к кровати с другой стороны, поставил на постель бутылку водки и стаканы и разлил по ним спиртное.

И н в а л и д. За встречу! А ты, Вася, боялся — забыла меня. Она не забыла. Никто, кроме тебя, ей не достался. Даже пенсию ей государство платит.

Клава (смущенно). Ох, Вася, прости ты меня. Дали мне за тебя пенсию по ошибке. А я не отказалась. Не ради денег. Тебя мне эта пенсия каждый месяц напоминает…

И н в а л и д. Не стыдись, Клава. Нет тут твоего греха. Эта пенсия тебе

— по праву. Ты — вдова. Военная вдова. На твою долю больше ничего не осталось.

Клава. Только Васина карточка. Видишь, какие я портреты сделала?

Вася. Вижу, Клава. Спасибо. Значит, что-то от меня осталось.

Инвалид. Хватит! А теперь — отдыхать! Нам рано утром уходить, на рассвете. Когда первый петух прокричит. У нас там насчет этого строго.

Клава. Где это… у вас?

Инвалид (подмигнув). Много знать будешь — скоро состаришься.

Они спят. Вася, одетый, в гимнастерке, сладко спит в объятиях Клавы. А инвалид примостился у них в ногах, поперек кровати. Много ли места нужно обрубку?

Кричит петух на крыше барака.

Клава протирает глаза, озирается. На кровати никого нет. Только Вася строго смотрит с портрета на стене.

Снова сидит в Клавиной комнате почтальон, вручает ей пенсию. Клава угощает ее чаем, они — как подруги.

Почтальон. От наших-то в солдатских могилах давно ничего не осталось… истлели косточки. Я ни разу не съездила проведать. Не в России похоронили… в Германии. Возле города… и названия не упомню… чужое оно. Я бы и туда съездила… да слишком хлопотно… Заграница… Виза нужна… И денег много требуется.