Судьба и грехи России - Федотов Георгий Петрович - Страница 49

    Главным проводником дворянских влиянии, настоящей машиной  для переливки в дворянские формы     демократической России была школа.

   Средняя   и высшая  школа создана у нас государством для надобностёй дворянства и для образования бюрократии. Такой  характер она сохранила до самого конца. Неудача профессиональных  и коммерческих школ всего лучше свидетельствует об этом. Процент дворян в средней школе и в университете был невелик: русская школа чрезвычайно демократична по своему составу. Но какие-нибудь десять процентов дворян определяли характер школы, характер всего образованного класса. Дворянин, выходя из университета, даже живя революционными идеями, в общественном отношении  оставался членом своего класса. Для «кухаркиных» и даже купеческих детей образование означало разрыв с семьей, с классом, с целой культурой. Дети пролетариев получали у нас дворянское воспитание, какое в Европе выпадает на долю привилегированной элиты.  Классические  языки   составляют,  как известно, главный ингредиент аристократического образования — строго охраняемые  ворота в мир утонченной культуры. У нас ворота эти не вели никуда, стояли просто на телячьем выгоне, в виде  непонятной классической руины. «Кухаркины дети» жили  — или должны  были жить —  в мире греческой мифологии,  подобно меценатам пушкинской эпохи. Все мы знаем, что наша школа  воспитывала в лености и барстве. Виной  тому не одна ее программа и педагогические методы. Дворянин приносил  с собою лень как наследственную привилегию.  Разночинец  разлагался в школе, потому что семья  его была, в сущности, ей враждебна, не понимала ее смысла,  могла пороть лентяя за единицы, но не могла приучить  его к умственному труду.

     He дaвaя нaвыкoв к умcтвeннoму труду, шкoлa убивaлa в  paзнoчинцe вкус к труду физическому. Крестьянская девушка, попадая в уездную или сельскую гимназию, училась бренчать на фортепьянах, но стыдилась помогать матери по хозяйству. Мыть полы, даже стряпать на кухне для барышни величайший  позор. Дворянское презрение к черному труду

==146

русской интеллигент умел привить даже людям, которые  не успели еще отмыть своих трудовых рук. Дворник и лавочник с величайшим трудом и жертвами тащили своих  Ванек и Васек сквозь мытарства классической, в худшем  случае реальной школы и не желали отдавать их в ремесленные училища. Если мальчишка проявлял клиническую  гносифобию, изгнанный из двух, трех заведений, он все  еще мог попасть в юнкерское училище и, в конце концов,  выйти в люди околоточным надзирателем или помощником надзирателя тюрьмы. Белые руки были знаком благородства и культуры. Что удивительного, если господами и  белоручками народ считал своих непризнанных учителей?

    Физическая беспомощность влечет за собой физическое  бессилие. Интеллигент презирал спорт так же, как и труд,  и не мог защитить себя от Физического оскорбления. Ненавидя войну и казарму как и школу войны,  он стремился обойти или сократить единственную для себя возможность приобрести  физическую  квалификацию  — на военной службе. Лишь офицерство получало иную школу, и потому лишь  одно оно оказалось способным вооруженной рукой защищать  свой национальный идеал в эпоху гражданской войны. Масса российской интеллигенции тучнела или тощала в четырех стенах кабинетов — обреченный на заклание, убойный скот революции.

   Еще  более опасным, чем презрение к чёрному труду, было презрение к хозяйству. И это черта чисто дворянская.  Дворянство видело в своих вотчинах чистую обузу; из разорительных опытов рационального  хозяйства выносило  лишь отвращение к этому грязному делу. Земля, отданная  в аренду или управляемая заведомыми ворами приказчиками, не могла быть источником хозяйственной этики.  Промышленность,  торговля были уделом черной кости. В  торговле дворянство всегда чуяло нечто низкое. И это аристократическое презрение рантье к купцу разорившееся  дворянство сумело влить с молоком матери в своих блудных детей. Повальный социализм русской, поначалу дворянской, интеллигенции в значительной мере классового  происхождения, наряду с княжеским анархизмом Кропоткина и Толстого. Против социалистической критики в русском сознании не нашлось ни одной  нравственной или бытовой  реакции  в защиту  свободного  хозяйства.  Крестьянство неустанно, путем величайшего напряжения  вырабатывавшее из своих недр трудовую буржуазию, никогда  не могло бы понять интеллигентского отрицания хозяйства. Для него социальнаяпроблема сводилась к изъятию земли из нехозяйственных барских рук. В  непонимании смысла хозяйства дворянская интеллигенция сходилась с пролетариатом,

==147

да разве еще с выбитыми с земли бродячими элементами   крестьянского мира.

      Интеллигенция не имела классов, на которые могла бы опереться. Не заметив растущей буржуазии, она не пустила корней и  в народных  массах. Ведя борьбу с дворянством, она разделяла его слабости, его предрассудки. Она могла  бы завладеть государством, став над классами. В России           внеклассовая государственность вовсе не утопия. Но для  этого нужно было уважать государство, иметь вкус к власти. Если бы огромная численно русская интеллигенция в эпоху разложения сословно-чиновничьего строя объединилась на определенном завоевании государственной власти,           это предприятие не было бы безнадежным: слишком слабы  были  руки, державшие власть. В странах революционного  Востока—  Турции, Китае, в России XVII века возможна  диктатура интеллигенции, кующей национальное сознание. Там  смысл диктатуры—просвещение,  а упрощенность  просвещения  допускает широкие национальные партии.  Русская политически  активная интеллигенция ХIХ    века   жила  в сектантском подполье. Дробление интеллигенции           приводило к дробности политической ответственности.

     В этом трагическом тупике оставалась еще одна возможность: захват власти какой-либо интеллигентской сектой. В семидесятые годы некоторые воинствующие секты           изъявляли  притязание на власть. Но в то время охранительные силы страны еще не иссякли. Позже либерально-демократическое содержание политических идеалов делало самую  идею диктатуры неприемлемой для интеллигенции. Её сектанская строгость и идейный  динамизм  постепенновыветривались. Из сектантских течений после 1905 года  сохранился лишь  большевизм. Он же оказался единственной сектой, стремящейся к государственной диктатуре. Вот почему  нелюбимый  интеллигенцией  и ненавидящий  ее  большевизм  один имел некоторые шансы. Но его диктатура означала гибель интеллигенции.

5. БУРЖУАЗИЯ

   Есть один факт в истории русского революционного движения  — поразительный  и необъяснимый, если его рассматривать по западноевропейской схеме. В этом движении  не участвует третье сословие, буржуазия, торгово-промышленный   класс. Революция, которая ставит своей целью  разрушение дворянского строя, начинается с дворянского заговора декабристов и до конца окрашивается в цвета дворянской интеллигенции. Купечество и мещанство

==148

неизменно остаются силой консервативной. «Темное царство», «чумазый», «кулак», «охотнорядец», «черная сотня» — вся позорящая ономастика русской контрреволюции совпадает с сословными кличками купечества. Многие уже забыли, что «черная сотня», по происхождению самого слова, связана не с черным словом зла, а с низовыми, торгово-демократическими организациями старой Москвы. И это не только ономастика. Охотнорядцы действительно били студентов в 1905 году — и притом во всех городах России.   Чайные Союза  Русского Народа действительно были базарными, «черными», демократическими притонами, возглавляемыми обычно  каким-нибудь толстосумом. В презрении, с которым интеллигенция относилась к «черной   сотне», всегда слышался обертон брезгливости к плебсу, к   грубой и дикой «черной кости». У интеллигенции, боровшейся в городских самоуправлениях за либеральную и демократическую политику, у провинциальной прессы — не   было злейшего врага, чем местное купечество, корыстные   и невежественные «отцы города».