Робинзоны космоса (журн. вариант) - Карсак Франсис - Страница 1

Франсис Карсак

Робинзоны космоса

ПРОЛОГ

Я не собираюсь описывать здесь историю катастрофы или завоевания Теллуса. Мне просто хочется рассказать о своей жизни. Пройдет пять-шесть столетий, и тогда моя книга будет ценным документом, ибо это рассказ свидетеля, который собственными глазами видел Великое Начало.

В те дни мне шел всего двадцать третий год — целых шестьдесят лет пронеслось с тех пор, как стремительный поток. Я знаю, что стал ниже ростом, движения мои утратили былую четкость, я быстро устаю, и меня уже мало что интересует в жизни, разве только дети, внуки да, пожалуй, еще геология. Руки мои слишком дрожат, чтобы писать, а потому я диктую своему внуку Пьеру, диктую повесть о единственной, неповторимой человеческой судьбе. Я тороплюсь. Лишь временами я останавливаюсь передохнуть и подхожу к окну; за ним колышется на ветру пшеница. На какой-то миг мне кажется, будто я снова у себя на родной Земле, но потом я приглядываюсь и вижу, что деревья отбрасывают две тени…

I. ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ

В то лето мы с моим братом Полем решили провести отпуск в Альпах, у нашего дяди Пьера Бурна, директора новой обсерватории. Гигантское зеркало ее телескопа диаметром в пять с половиной метров позволяло отныне французским астрономам соперничать с американскими коллегами. Вместе с дядей работал его помощник Робэр Менар, поразительно скромный, несмотря на свои огромные знания, сорокалетний холостяк, и два дядиных ученика — Мишель и Мартина Соваж.

Мы с братом сели в поезд вечером и уже на следующий день часа в четыре пополудни прибыли на место. Нас ожидали: высокий блондин стоял возле автомашины и махал нам рукой. Он представился:

— Мишель Соваж. Ваш дядя извиняется, что не смог вас встретить, но у него важная и срочная работа.

Машина резко набирала скорость.

— Что-нибудь новое среди звездных туманностей? — спросил мой брат.

— Скорее уж во всей вселенной. Вчера вечером я хотел сфотографировать туманность Андромеды — там есть одна недавно открытая звезда. Расчет был сделан, я включил автоматику большого телескопа, но, к счастью, из любопытства заглянул в «искатель», маленькую подзорную трубу, укрепленную параллельно с большим объективом. И что бы вы думали — туманность Андромеды оказалась на восемнадцать градусов в стороне от своего нормального положения! Я ее еле отыскал…

— Как странно! — живо откликнулся я. — Вчера перед отъездом астронавт Верилак говорил мне…

— Значит, он вернулся? — перебил Мишель.

— Да, с Нептуна. Так вот, он говорил, что либо они ошиблись в расчетах, либо что-то отклонило ракету на обратном пути.

Мы болтали, а машина быстро мчалась по долине. Рядом с шоссе бежала железная дорога.

— Что, поезд идет теперь до самой деревни?

— Нет, эту линию проложили недавно к заводу легких металлов.

— Завод большой?

— Пока здесь триста пятьдесят рабочих. Должно быть по крайней мере вдвое больше.

Начался серпантин: дорога поднималась к обсерватории, которая стояла на вершине невысокой горы. У ее подножия приютилась высокогорная долина с маленькой прелестной деревушкой. Чуть выше деревни виднелся поселок из стандартных домиков, сгрудившихся вокруг завода. Вдаль за гребни гор уходила линия высокого напряжения.

— Ток подают заводу, — объяснил Мишель. — Для него и построили плотину. Мы получаем электричество от этой же линии.

Возле самой обсерватории расположились дома, где жили мой дядя и его помощники.

— Сегодня вечером за столом соберется большая компания: ваш дядя, Менар, вы двое, мы с сестрой, биолог Вандаль…

— Вандаль? Я же его знаю с самого детства! Он старый друг нашей семьи, мой учитель.

— А с ним его коллега из Медицинской академии, знаменитый хирург Массакр.

— Ничего себе имечко для хирурга! — сострил мой брат Поль. — Массакр. «Убийство»! Не хотел бы я у него оперироваться… Бр-р-р!

— И напрасно. Он лучший хирург Франции, а может быть, и всей Европы. Кстати, кроме Массакра, будет один его друг и одновременно ученик, антрополог Бреффор.

— Тот самый, что занимается патагонцами?

— Да. Так что, хоть дом и велик, все комнаты заняты.

Едва машина остановилась, я побежал в обсерваторию и постучался в кабинет дяди.

— Кто там?! — рявкнул он, но, увидев меня, смягчился. — Ах, это ты! Ну, подойди, подойди…

Он поднялся из кресла во весь свой гигантский рост. Таким я вижу его и сейчас: седая шевелюра, седые брови, из-под которых сверкают горящие как угли глаза, и матово-черная борода.

— Добрый день! — скромно послышалось из угла.

Я обернулся: худенький Менар стоял за своим столом, заваленным листками с алгебраическими формулами. Это был щуплый человечек в очках, с козлиной бороденкой и огромным морщинистым лбом. Под столь незначительной внешностью скрывался человек, свободно владеющий дюжиной языков, самые дерзкие теории физики и математики были ему так же ясны, как мне геологические горизонты в окрестностях Бордо. С этой точки зрения мой дядя, превосходный исследователь и экспериментатор, не годился Менару в подметки. Зато вдвоем они составляли могучую пару в области астрономии и атомной физики.

Стрекот машинки заставил меня обернуться к другому углу.

— И впрямь надо тебя представить, — проговорил дядя. — Мадемуазель, познакомьтесь: мой племянник Жан, шалопай, неспособный проверить цифры даже в ресторанном счете. Жан, это наша ассистентка Мартина Соваж.

— Как доехали? — спросила девушка, протягивая мне руку. Я пожал ее, не успев как следует прийти в себя. В моем представлении ассистентка дяди была этакой скромной лабораторной крысой в очках, а передо мной стояла юная красавица с телом греческой статуи и таким правильным лицом, что можно было прийти в отчаяние, настолько черты его казались совершенными. Впрочем, лоб, пожалуй, был чуть низковат, но зато под ним сияли великолепные серо-зеленые глаза, и его обрамляли длинные пряди на удивление черных волос — ведь брат ее был блондином. Про нее нельзя было сказать, что она красива. Нет, она была прекрасна, прекраснее всех женщин, каких мне только доводилось видеть.

Рукопожатие ее было дружеским и коротким. Мартина сразу же вернулась к своим расчетам.

— Я вижу, ты тоже убит, — насмешливо прошептал дядя, увлекая меня в сторону. — Мартина разит без промаха; по-видимому, контраст с обстановкой усиливает эффект. А сейчас, извини, мне надо закончить до вечера работу, чтобы подготовиться к ночным наблюдениям. Встретимся за обедом, в семь тридцать.

— А это очень важно, твоя работа? — спросил я. — Мишель мне говорил о каких-то странных явлениях…

— Странных! Эти явления опрокидывают всю нашу науку! Подумай только: туманность Андромеды отклонилась на восемнадцать градусов от своего нормального положения! Одно из двух: либо туманность действительно сдвинулась, но тогда она должна была развить скорость физически немыслимую, потому что еще позавчера она была на своем месте, либо, как думаю я и мои коллеги из обсерватории Мон Паломар, свет туманности отклонился из-за какого-то феномена, которого позавчера не существовало. И не только ее свет — лучи всех звезд, расположенных в том же направлении, свет Нептуна и, может быть, даже… Из всех гипотез наименее глупой кажется следующая: ты, должно быть, знаешь, — впрочем, наоборот, — ты, конечно, не знаешь, что мощное поле тяготения способно отклонить луч света. Сейчас все происходит так, как если бы между Землей и Андромедой в солнечной системе появилась огромная масса материи. Но она невидима, эта масса! Немыслимо, глупо, но все-таки это так.