Одиночный выстрел - Бегунова Алла Игоревна - Страница 27

В глубине души Борис верил, что именно так это и произойдет.

С тех пор как Людмила побывала в их доме на дне рождения бабушки, Марии Григорьевны, многое изменилось в Одессе к худшему. Бомбежки и артобстрелы продолжались, возникли трудности с обеспечением питьевой водой. Город, имевший до войны население более шестисот тысяч человек, к концу сентября 1941 года потерял примерно половину своих жителей. На фронт добровольно и по мобилизации ушли мужчины призывных возрастов. Женщины, дети и старики отправились в эвакуацию. На судах их вывозили по морю на Кавказ — в города Новороссийск и Поти, в Крым — в города Севастополь и Феодосию. Оттуда уже по железной дороге они двигались на восток страны: в Среднюю Азию, на Урал, в Сибирь.

После некоторых колебаний собралась в дальнюю дорогу и семья профессора Чопака. Продолжая работать в госпитале при мединституте, он и его старшая дочь Анна оказались в Ташкенте. Борис же проявил твердость, отстояв свое решение о переходе на военную службу. Испытания последнего времени как-то смягчили характер Якова Савельевича. Правда, Борису пришлось признаться, что служить он хочет только в медсанбате № 47 при 25-й стрелковой дивизии, и это — из-за снайпера Людмилы. Профессор, вздохнув, проворчал: «Вот уж Бог дал невестку! Предерзкая она девчонка, хотя и чертовски хороша собой!» — но городскому военкому, своему давнему приятелю, все-таки позвонил, попросил за упрямого сына.

Павличенко уже лежала на операционном столе. Ей сделали новокаиновую блокаду, и боль постепенно уходила. Лицо у нее разглаживалось, принимая выражение покоя и печали. Борис склонился над пациенткой, чтобы еще раз проверить ее состояние. Их глаза встретились. Пристальный взгляд врача, таивший улыбку, показался Людмиле знакомым, но сил вспоминать, кто это, у нее не было.

— Начинаем, — сказал лейтенант медицинской службы Чопак старшей медсестре. — Давайте скальпель…

Молодой хирург рассек края раны. Тут осколок стал виден полностью. Маленький тонкий кусочек почерневшего металла. По счастливой случайности кости черепа он не повредил, поскольку пролетел по касательной, глубоко взрезав кожу на голове. В горниле всемирной бойни, где люди исчезают без следа, некие силы небесные хранили его возлюбленную, и Борис тому обрадовался чрезвычайно. С этаким повреждением сержант Павличенко может находиться в медсанбате на излечении десять дней, а то и больше. Прекрасная возможность для него видеться с пей регулярно, несмотря на двенадцатичасовые смены в операционной.

Сон под действием препарата «морфин» оказался наполненным сновидениями. Образы сегодняшнего дня перемежались с воспоминаниями о прошлом. Укрепленные позиции первого батальона с окопами, траншеями, колючей проволокой, растянутой по полю, фонтаны земли, поднявшиеся к небу от разрывов снарядов и мин, лейтенант Воронин, поднимающий солдат в атаку, капитан Сергиенко, сжимающий в руке трубку полевого телефона, сержант Макаров, разбирающий пулемет, вокзал в Киеве и провожающие ее в Одессу мать и старшая сестра, сын Ростислав в синей рубашке среди обломков под названием «Руины» в чудесном парке, устроенном графиней Браницкой.

Люда открыла глаза. Рядом с ней сидел Борис Чопак в белом халате военврача. Белую шапочку он крутил в руках. Белая марлевая маска выглядывала у него из кармана.

— А, ты здесь, — пробормотала она — Ну молодец!

— Да, я — молодец, — ответил молодой хирург и протянул ей кусочек марли с почернелым осколком румынской мины. — Дарю на память.

Она усмехнулась:

— Сей сувенир я передам в музей. Когда-нибудь.

— Кто такой Моржик? — спросил Борис. — Ты называла это имя в бреду.

Павличенко помедлила и ответила:

— Моржик — это мой сын. Но, вообще-то, его зовут Ростислав, ему девять лет.

— Значит, ты замужем?

— Была. Восемь лет назад.

— Ты мне ничего не говорила, — грустно произнес он.

— Ты не спрашивал. Ты сам решил ухаживать за мной. Сам признавался в любви. Я тебе ответила: идет война, нужно думать о другом. Теперь вижу, что ты подумал.

— Одобряешь? — спросил Чопак.

— Очень. Более того, восхищаюсь. Поступок не мальчика, но мужа.

— Отец благословил.

— Он в Одессе? — задала вопрос Людмила.

— Нет. Все мои уехали в Ташкент. Зато я — чапаевец. Смешно, да?

— Ничего смешного. Считай, отныне мы с тобой — однополчане. Вот тебе моя рука, доктор Боря, — она протянула ему исхудавшую ладонь.

Прижимая ее руку к груди, молодой хирург осторожно поцеловал Людмилу в губы. Поцелуй получился долгим. Она не уклонилась от этой ласки. Хотя бы из чувства благодарности. Хотя бы потому, что одессит, пылкий и привязчивый, сделал правильный выбор и многим ее боевым товарищам теперь поможет в трудную минуту своим талантом врачевателя.

Какие радужные, ослепительные надежды зародились в сердце Бориса!

Ведь впереди у него десять дней для разговоров с возлюбленной. Он намеревался постепенно выяснить многие подробности раннего и, судя по ее словам, крайне неудачного брака, расспросить о ребенке, которого она очень любила, о муже, видимо, доставившем ей немало огорчений. Молодой хирург не сомневался, что провел операцию хорошо. Рана, стянутая аккуратным швом, зарастет и пышной прическе Людмилы Михайловны отнюдь не помешает. Студентка Киевского университета станет, как прежде, милой и улыбчивой, признает его своим ангелом-хранителем и после войны он с ней счастливо заживет в супружестве.

Не знал Борис Чопак страшную военную тайну, которую командование Одесского оборонительного района сберегало, как зеницу ока.

Две недели назад, то есть 1 октября 1941 года, вице-адмирал Левченко и начальник оперативного отдела штаба Черноморского флота капитан второго ранга Жуковский доставили в Одессу секретную директиву Ставки, подписанную Сталиным: «Храбро и честно выполнившим свою задачу бойцам и командирам Одесского оборонительного района в кратчайший срок эвакуироваться на Крымский полуостров…»

Советские генералы разработали план, по которому покидать легендарный город воинские соединения Приморской армии должны были все одновременно, совершив скорый марш-бросок от своих позиций в пригородах Одессы прямо на корабли Черноморского флота, стоявшие у причалов морского порта. Час «икс» наступал в ночь с 15 на 16 октября. Подготовка к этой операции велась скрытно. Противника старались дезинформировать, жителям города и воинам, защищавшим его, ничего не сообщали.

Предполагалось короткое морское путешествие на ста двадцати военных и гражданских кораблях и судах с четырьмя сотнями орудий разного калибра, с тридцатью танками и бронемашинами, в придачу к ним — 1158 армейских грузовиков, 163 трактора и 3625 лошадей, сотни тонн боеприпасов. В Крым попала бы 35-тысячная Приморская армия, имеющая отличный опыт столкновений с фашистскими захватчиками. Только следовало предусмотреть множество деталей, разработать способы взаимодействия между военно-морскими, сухопутными и военновоздушными силами, добиться точного исполнения всех пунктов этого непростого, но почти идеального плана всеми его участниками…

Теплая, хрустальная черноморская осень вдруг кончилась.

Еще 14 октября на голубом небе ярко сияло солнце и согревало своими лучами степные пространства вокруг Одессы. Однако с утра 15 октября подул холодный северный ветер. Горизонт заволокли низкие свинцово-серые тучи. В полдень первые капли дождя упали на клумбы и дорожки уютного сквера, окружавшего здание сельской школы. Медсанбат № 47 удобно расположился в ее помещениях, и это было настоящей удачей. Гораздо чаще армейские медицинские учреждения развертывали либо в поле, либо в лесу в больших брезентовых палатках, число которых, как правило, не превышало четырнадцати штук. В них, и сортировали раненых, и оперировали, и — по возможности — долечивали.

Тяжелых больных с ампутациями, ожогами и переломами вчера отправили в морской порт для эвакуации на Большую землю. Людмила никуда уезжать не собиралась. Рана у нее болела, но вообще она чувствовала себя гораздо лучше и потому попросила разрешения погулять в сквере. Ей дали шинель и пилотку. Павличенко водрузила ее на забинтованную голову, надела шинель в рукава и вышла из медсанбата.