Тактик - Орлов Борис Львович - Страница 10

– Я что ли. Давай, человек-гора, помоги конюшню открыть.

Доморацкий встал во весь свой немалый рост, отчего сделался похож на медведя-шатуна. Сходство усиливалось комбинезоном, который в темноте смотрелся точно медвежья шкура. Он подошел к десантному модулю, без видимых усилий провернул стопорный рычаг и откинул дверь-аппарель. Затем нырнул внутрь «конюшни» и принялся снимать крепления и выводить лошадей наружу.

Соколов на всякий случай передвинул вперед ножны с «кинжалом десантным, специальным» – длинным, хищным, вороненым клинком. Если кто из лошадей повредил ноги – придется здесь же и добить. Правда, обычно спецназ использовал для этого ПМ-37, но патроны могут пригодиться и для чего другого, а ножом бить Глеб умел. Сам Стальной Кир однажды похвалил, а это вам не хрен с апельсинами…

Все четыре коняги оказались живы и здоровы. Пока Соколов успокаивал обалдевших, как и всегда после приземления, лошадей, Алексей легко вытащил из модуля восьмидесятидвухмиллиметровый миномет и нырнул обратно, за боекомплектом.

– Эй, ребята? Вы здесь?

С этими словами из кустов орешника выбрался Геллерман – третий друг неразлучной компании. Он внимательно осмотрел лошадей, вздохнул и принялся аккуратно приторачивать к вьючному седлу миномет. Тем временем Соколов и Доморацкий быстро обыскали окрестности и, обнаружив своего командира роты капитана Лесного, доложились ему. Остальная рота бодро собиралась на условный сигнал – уханье совы. Лесной осмотрел бойцов, велел Геллерману попрыгать – не стучит ли амуниция, не гремит ли оружие? – и, убедившись, что все нормально, отправил троицу передовым дозором.

Минут через двадцать разведчики вышли к большому хутору. Доморацкий показал рукой: идем, мол, в обход, но Соколов энергично мотнул головой.

– Брать будем, – прошипел он. – Проверим, вдруг телефон есть, или еще что?

Три темные размытые тени метнулись к ограде, взвизгнула собака, так и не успевшая гавкнуть, – огромный Доморацкий стукнул пса рукоятью ножа, и тот молча растянулся на присыпанной первым снежком земле.

От лихого удара ногой дверь треснула и развалилась на две части. Геллерман и Доморацкий влетели в большую комнату и замерли, напряженно всматриваясь в темноту. Единственный прибор ночного видения, выданный дозору, был у Соколова, а тот не догадался передать его товарищам. Впрочем, темнота недолго была помехой: Глеб, сообразивший, что Моисей и Алексей оказались в кромешной тьме, просто обежал дом вокруг, на ходу распахивая ставни.

В неверном свете луны спецназовцы разглядели большую кровать, накрытую периной, на которой кто-то судорожно ворочался.

– Тере[24], – почти ласково пробасил Доморацкий. – Подъем, однако.

– Тоуста йа энд риидессе! – приказал Геллерман, эстонский словарь которого был значительно обширнее. – Кеситси кинни педада[25], падлы!

Одновременно с его словами Алексей отступил чуть назад, прижался спиной к стене и включил маленький электрический фонарик. Резкий и мощный голубоватый луч света выхватил насмерть перепуганного мужчину лет пятидесяти и встрепанную женщину, куда как моложе своего супруга. Это зрелище взбесило Доморацкого, который провел детство в деревне у деда, и не понаслышке знавшего, кто такие кулаки. Зло ощерившись, он поинтересовался, указывая стволом на женщину:

– Почем брал? Поди, пудов пятьдесят хлеба потянула?

– Таа, – закивал головой эстонец, путаясь в штанинах. – И еще тфе коровы ее от-те-ец отдаваай…

Он, наверное, так и не понял, за что огромный и страшный советский ударил его рукоятью пистолета в ухо. Алексей бил вполсилы, но эстонскому кулаку и этого хватило «за глаза», и он рухнул на пол с пробитой головой.

Женщина вскрикнула. Доморацкий успокаивающе покачал головой:

– Не бойся, девонька. Мы ж не звери какие. А этому, – он демонстративно сплюнул, – туда и дорога! Молодого себе найдешь. Честного.

– Эра карда, – перевел Моисей. И тут же спросил: – Са пеад телефонии?[26]

Молодая вдова отрицательно покачала головой:

– Ei. Ja sul on vaja helistada?..[27]

…Когда рота капитана Лесного прибыла на мызу Ораава, то все – от комроты и политрука до простых бойцов, были потрясены открывшимся им зрелищем. Во дворе шел настоящий митинг. Ораторствовал комсорг роты старший сержант Соколов, боец Геллерман, как умел, переводил пламенную речь товарища, а сержант Доморацкий осуществлял контроль за порядком на митинге. Толпа крестьян-поденщиков выступала в роли внимательных слушателей.

– …и вот когда эстонские кулаки, буржуи и капиталисты решили объявить войну первому в мире государству рабочих и крестьян, – вдохновенно вещал Соколов, – к вам, товарищи, пришли мы – посланцы миролюбивого, но могучего Советского Союза. Не как завоеватели пришли – много находников было на многострадальной эстонской земле! Ваша столица так и называется – «Датский город», Данлин. Это в честь завоевателей датчан, между прочим. А мы пришли к вам, товарищи, как ваши братья и друзья, которые помогут вам сбросить ненавистное иго буржазии и империалистов…

– Hoonestatud maad tõesti jaotada, – сообщил Геллерман, ожесточенно роясь в военном разговорнике, а Соколов внезапно добавил: – Võrdselt[28].

Батраки-поденщики заволновались, а потом кто-то крикнул: «Elagu Nõukogude Liidus![29]» Остальные подхватили и дружно закричали: «Ура!» И в этот момент к Соколову подошел Лесной. Он взял Глеба за плечо, повернулся к собравшимся и крикнул по-эстонски:

– Мы благодарны вам за теплый прием, но сейчас мы должны спешить! У нас еще есть дела, – после чего прошипел уголком рта так, чтобы слышал только Соколов: – По возвращении – трое суток ареста. Тоже мне агитатор-горлан-главарь нашелся… Вперед, душу твою мать вперехлест в три креста!..

…В Таллин роты первого и второго батальонов спецназа вошли в три часа пополуночи. Согласовав свои действия по радио, десантники распределились по периметру города и начали одновременное движение к центру, попутно захватывая все объекты, указанные комбригом Новиковым в боевом задании.

Дежурный полицейский Юри Пихл стоял на перекрестке возле здания Национального банка и размышлял о том, как все-таки хорошо, что Эстония наконец-то решила посчитаться с этими большевистскими варварами. Скоро эстонская армия захватит и Нарву, и Псков, и Новгород, и… и… и еще разные города, выгонит оттуда вонючих пархатых русских и присоединит эти земли к великой Эстонии. Впрочем, всех русских выгонять не стоит: цивилизованным людям понадобятся рабы.

Именно в этот момент его размышления были прерваны самым неожиданным и грубым образом, а именно: его схватили чудовищной лапищей за горло и сжали, перекрывая доступ кислорода. Перед ним словно бы из ниоткуда возник странный силуэт, и Пихл услышал произнесенное негромким строгим голосом:

– Имя, фамилия, звание?

Юри честно попытался ответить, но лапища решительно мешала ему это сделать. Через секунду вопрос повторился, только теперь его сопровождал чувствительный тычок чем-то очень твердым в печень.

Пихл отчаянно засипел, и тут же услышал:

– Леш, приотпусти его, а то «открывает щука рот, а не слышно, что поет»[30].

Юри вдохнул живительного воздуха и тут же не нашел ничего умнее, чем спросить:

– Ви кто ест-т?

– Дед пихто, блин. – Печень Пихла получила уже не тычок, а полноценный удар. – Имя, фамилия, звание?

– Юри Пихл, констебль…

– Ишь ты, констебль… Ну что, констабля, где тут банк? Быстро!

Дрожащей рукой Пихл ткнул в сторону здания Национального банка. Горло отпустили, но тут же под подбородок ткнулось что-то острое, очень похожее на нож. Могучий бас прогудел: