Спектакль для одного зрителя - Серова Марина Сергеевна - Страница 7

Глава 3

Притормозив свою машину неподалеку от Дворца пионеров на остановке «Техстекло», я поднималась по мраморным лестницам к высокому зданию из стекла и бетона, являвшему собой наглядный пример совдеповской архитектуры. По бокам лестницы стояли статуи пионеров. Они трубили в горны, как ангелы смерти: девочка с отвалившейся рукой и торчащей из-под нее корягой, некогда служи вшей основанием для статуи, уже который год пыталась бросить вверх свой гипсовый мячик.

Подойдя к тяжелым дубовым дверям и распахнув их, я вошла в просторный вестибюль и уже направилась было на второй этаж в кабинет, указанный на объявлении. Оно гласило, что Театр русской комедии размещается в комнате 243. Но вдруг услышала надтреснутый старушечий голос:

— Гражданочка, а вы, собственно, куда?

— Я к Александру Ярославовичу по делу.

— Ну, тогда идите, идите! Он сейчас только что освободился от репетиции.

Бабулька, красочно жестикулируя, объяснила мне, что это после туалета вторая дверь направо.

Я поднялась на второй этаж и вошла в нужную мне дверь. Ну и видок, надо сказать, у господина Кулимина! За полированным столом в вызывающей позе — нога на ногу — сидел молодой человек под тридцать с взъерошенными волосами, серьгой в левом ухе и кожаном галстуке, повязанном поверх голой шеи; под клетчатым пиджаком отсутствовала рубашка. Я спросила у сидящего в режиссерском кресле человека:

— Александр Ярославович — это вы и будете?

— Да, проходите, садитесь.

Заметив мой недоуменный взгляд по поводу его прикида, Кулимин поспешно отстегнул серьгу.

— Вы уж извините, у нас тут творческая атмосфера, я в главной роли, а играем мы уже в декорациях и костюмах. Прогонная репетиция, так сказать. Пусть вас не смущает мой вид.

Я объяснила главрежу русской комедии, какие дороги привели меня в эту юдоль, на что Кулимин, вдруг заметно посерьезнев, сказал:

— Понимаете, Танюша, можно, я вас так буду называть? Все-таки говорим мы на очень личные темы…

С Лизой у меня довольно сложные отношения. Извините за несколько резкий тон, но я давно с ней не сплю, и наши дальнейшие встречи нежелательны.

— А почему?

— Знаете, характер, мягко говоря, довольно взбалмошный. Какие бы ни были ссоры с Ларисой Виноградовой, но уж обливать коллегу по работе вином, да еще в присутствии губернатора, среди людей нашего круга не принято. Сказывается ее воспитание, хотя случайным человеком в театре я бы ее не назвал. А потом… Заявиться на бенефис Федуловой, когда ей присвоили народного, с таким типом…

— Вы это о чем? — вроде не понимая, спросила я.

— Появился у нее любовник, некий Джебраилов Сулейман. Сексуальные пристрастия — дело личное, но привести этого человека в папахе в наше общество — верх бестактности! Когда садились за стол, как мне показалось, он не знал, в какой руке вилку держать! А по отношению к ножу у него были вообще своеобразные представления о применении сего предмета.

— А что из себя представлял этот Джебраилов в разговоре?

— Типичный современный Отелло!.. — весьма категорично заявил Кулимин. — Ему все время казалось, что Лизу хотят обидеть, — Поэтому колкости некоторых моих коллег вызывали у него неадекватную реакцию. Он даже хотел зарезать администратора театра, Николая Львовича. Видели бы вы его, этого божьего одуванчика! Мы его ласково звали Коленькой: садясь в кресло, он не достает ножками до пола.

И Кули мин в голос захохотал.

— А за что он хотел его зарезать?

— Коленька сказал: «Лизонька, любой экстравагантности есть предел!» Не думаю, что этот джигит понял значение слова «экстравагантность», да и «предел» для него было труднопереводимым словом, но ему не понравилось, что он ее назвал не Лиза, а Лизонька… Вероятно, в Николае Львовиче он увидел конкурента, тем более что она ему в ответ улыбнулась.

Но уж ревновать к Коленьке — это, по-моему, чересчур! Ну а когда все выпили, этот товарищ подошел ко мне и, расчувствовавшись, произнес: «Вот ты ха-роший чалавек, даже на Лиза не смотришь. Сразу видно, честь знает чалавек и совесть знает… Лиза как жена моя, даже на работа никто нэ знает, что она мой жена как будто… Если Лиза обидит кто, я его убью, точна га-варю, клянусь Аллахом!»

Кулимин произнес речь Джебраилова с кавказским акцентом, явно воспроизводя образ человека с Кавказа, не слишком ориентирующегося в российском обществе, тем более в мире артистической богемы.

— Давно ли вы расстались? — улыбнувшись режиссеру, спросила я.

— С Лизой? Да уже больше года будет. После того как она ушла из театра… Конфликт давно назревал между нами, впрочем, нам хватило ума расстаться друзьями.

— Вы поддерживаете связь друг с другом?

— Может быть, вас вводит в заблуждение слово «друзья»? Просто нас объединяют общие воспоминания, обмен улыбками и любезностями. А что еще может быть между теми, кто когда-то страстно желал друг друга?

— Что выдумаете насчет ее исчезновения?

— У меня нет сомнений — она уехала к своему Джебраилову или еще какому-нибудь подобному типу. — В тоне Кулимина опять преобладала категоричность и даже некоторая доля обиды ущемленного мужского самолюбия. — В принципе, от нее можно ожидать подобных выходок — при ее натуре она могла даже мужа не известить об этом и собственную мать.

— А как же ребенок?

— Ну, если вы об Эдике, то это мой сын, — категорично заявил Кулимин. — Можете посмотреть на него и на меня — одно лицо. Хотя она мне даже об этом не говорила, я сам догадался. И еще Лариса Виноградова, хотя с ее стороны было совсем уж неприлично кричать об этом в театре. Только наивный муж Лизы, этот несчастный человек, мог безгранично верить своей жене… Так вот, о сыне. — Кулимин сделал паузу и пристально посмотрел на меня. — Матерью она никогда хорошей не была. Объективно говоря, я тоже в этом смысле не являю собой пример… Мы с ней люди одного плана, и главное для нас — это искусство и чувственная сторона жизни. Такие вот мы — горе-родители.

— А у вас еще есть дети?

— Кто их знает… — со снисходительной улыбкой провинциального Казановы ответил Кулимин.

— А что вы скажете о Бене?

— Да что тут скажешь? — Кулимин поднял вверх левую бровь и почесал затылок. — Несомненно, талантливый человек. Настолько сильно любит Лизу, что я, будучи с ней в любовной связи, даже испытывал некоторое чувство вины, когда приходилось встречаться в одной компании. Лизе почему-то нравилось знакомить своих любовников с мужем и представлять их друзьями семьи. А он ей безгранично верил… Писал стихи, дарил цветы, как на первом свидании, а она бессовестно обманывала этого, пожалуй, лучшего представителя нашего мужского сословия. Он и Джебраилова принимал за друга семьи, а ему стоило бы призадуматься, что может связывать интересную неглупую женщину с таким уродом…

— А действительно, что?

— Ну ясно же, как божий день. Возможно, какие-то его антропометрические данные — она как-то, будучи в подпитии, делилась со мной… К тому же и меркантильные интересы могли иметь место. Лизе всегда нужны были шубы из натурального меха, драгоценности, походы в дорогие рестораны. И, учитывая большую разницу в менталитете, их редко принимали за любовников. Небезызвестный Николай Львович как-то ехидно заметил: «Лизонька уж очень последнее время напоминает чеховскую даму с собачкой, вернее, с бульдогом…»

Кулимин снова в голос рассмеялся.

— Ну, что вас еще интересует? — отсмеявшись, спросил режиссер, и я почувствовала на себе его наглый, раздевающий взгляд.

Он недвусмысленно вперил взор в мою грудь, и моя рука невольно потянулась к кофточке, чтобы проверить, всели пуговицы там на месте.

— Может быть, мы с вами как-нибудь вечерком в театр сходим? Посидим, полежим…

Кулимин говорил это таким тоном, вроде рассказывал анекдот. Явного цинизма в его речах не прослеживалось, как и излишней куртуазности. Словно этот молодой человек в клетчатом пиджаке и кожаном галстуке поверх голой шеи, больше напоминающий панка с улицы Немецкой, чем главного режиссера театра, говорил: «Хочешь — залезу на тебя, не хочешь — на другую… А если хочешь — с кем-нибудь познакомлю».