Сопротивление планктона (СИ) - "Jean-Tarrou" - Страница 29

Женя склонил голову набок и сощурился, как будто солнце слепило ему глаза:

- Почему на выбор?

- Хочешь все?

Женя не жмется, он аномально естественен, поэтому каждый его жест, взгляд, движение губ - невольная откровенность, и это оголяет нервы, заставляет всматриваться в него с болезненным напряжением, и поэтому, когда он огибает стол и прижимается губами к щетинистому подбородку - это, бесспорно, самый чистый нокаут, из тех, что Богданыч когда-либо получал.

Женя отстранился, и все страхи отхлынули, как вода во время отлива.

- Так это... - Богдан прочистил горло, - может, по кофе?

- Да, конечно...я сейчас... - Женя отступает к плите, оглядывается так, словно это не его кухня, и он без понятия, где что лежит. Богдан прилип взглядом к худой спине и старается не смотреть ниже - спины более чем достаточно: острые лопатки выступают, когда Женя тянется к верхней полке, край футболки приподнимается, а растянутые штаны сидят низко, и видны ямочки на пояснице... Он делает шаг вперед и обнимает его со спины, дышит жарко в шею, Женя так и замирает с джезвой в руках.

- К черту кофе.

Богдану нравится его трогать, ловить пальцами дрожь, вздохи - невпопад и часто, и хотя Женя позволяет ему это, отдается, он все еще не может поверить, боится отказа и торопится: залезает руками под футболку, гладит бока, нащупывает большими пальцами тазовые косточки. Женя дергается, и уже плохо соображающему Богдану кажется, что тот передумал и хочет вырваться, и тогда он разворачивает его и как в омут с головой падает в долгий влажный поцелуй, истомляющий своей нежностью - потому что это ведь Женя Перемычкин - порхающий, оголенный, сильный - и Богдан сдерживается до играющих желваков на скулах, до красной мути в глазах и ласкает его губами так осторожно, как он даже баб своих не ласкал.

- Что? - до него доходит, что Женя пытается что-то сказать, и не отталкивает, а просто сильнее стискивает пальцы на плечах.

- Пойдем...

- Куда? - его ведет от запаха, от вседозволенности, и это даже жутко, он, как лошадь с шорами, видит только перед собой.

- Сюда...

Все вышло не так, как он представлял - слегка неуклюже, слепо и трудно - потому что хотелось сразу всего, потому что Женя был слишком отзывчивый, метался под ним, выскальзывал влажный от пота, угловатый, горячий, наверное, у него поднялась температура.

- Жень...

Женя открыл глаза, ресницы подрагивали, и был он сейчас какой-то совсем беззащитный: с искусанными губами, лихорадочным румянцем и капелькой пота на виске, которую Богдан, наклонившись, слизнул:

- Как надо?

Женя нервно дернул подбородком, покраснел, хотя, казалось, куда уж больше и перевернулся на живот, положил голову на бок и притянул к своему лицу его ладонь. А потом у Богдана, что говорится, снесло остатки крыши - ибо он-то отродясь наивно полагал, что его главная эрогенная зона - член, но сейчас все нервные окончания сместились к пальцам, которые Женя посасывал и старательно облизывал.

- Бляять...

Он прижался к нему сзади и задвигался между ягодиц, тяжело дыша.

- Жень...ну хватит...

И тот отпустил его ладонь, а дальше чувства у Богдана врубались попеременно - вот пальцам узко и жарко, и они нащупывают что-то, от чего Женя выгибается и закусывает губу. И Богдан повторяет это движение - вглубь и чуть вверх, и уже не ощущает - а слышит: всхлипы, скрип кровати, собственное загнанное дыхание, просьбу: "Хочу...", и опять нахлынуло осязание, он скользит в горячую тесноту, а Женя заводит руку под себя и сжимает свой член, и на Богдана обрушиваются запахи - горечи, пота, травяного шампуня, сигарет, которые он курил на крыльце вместе с Порохом и Лёвой, он кусает Женю за плечо, зализывает и снова кусает, а Женя двигает своей рукой все быстрее, и под конец у Богдана остается один лишь слух, потому что Женя произносит его имя до неприличия громко, растягивая "о", выстанывая "а", и в комнате, освещенной желтым уличным фонарем, звучит, как контрольный в голову - "Бооог-дааан", и этого достаточно для обоих.

Начался дождь - по железному карнизу застучали тяжелые капли, отбивая прощальный марш для обнаглевшей зимы. В голове у Богдана было поразительно ясно, ему казалось, он сейчас понимает абсолютно все, какое-то глобальное просветление, он мог бы ответить на любой вопрос, да собственно вопросов больше не было, а значит, не было нужды отвечать.

- Меня, конечно, радует, - Богдан поглаживал Женю по выступающим позвонкам, - что у тебя дома даже смазки нет. Но предлагаю в следующий раз озаботиться.

- Угу... Бог-дан?

- Мм?

- А зачем ты кофе купил... и растворимый, и зерновой?

- Да я ваще кидал в корзину все подряд.

- Ясно, - Женя потянулся.

- Холодно?

- Хорошо...

- Жень.

- Что?

- Утром ведь все будет...?

"Да" ему выдохнули куда-то в шею и поцеловали.

И утром все было: сопящий под боком Перемычкин, пасмурное небо, комната с обоями в мелкий цветочек, был даже неторопливый сонный секс и крепкий кофе в постель, и обсуждение того, какого хрена в туалете делает полное собрание сочинений Джека Лондона.

Утром все было.

Утром позвонил Порох и сказал, что ночью у Корольчука случился инсульт.

В машине играло радио, это Мамонтов попросил его включить и еще попросил ничего не говорить. Он вообще не хотел, чтобы Женя ехал с ним в больницу, но тот проявил поразительное упрямство, и ни сил, ни желания спорить не было.

<i> "А за окном прекрасное утро вторника, дорогие радиослушатели! Вы уже проснулись, взбодрились, оделись? Выше голову – всего три дня до пятницы и выходных! Впереди нас ждет отличный день и отлиииичная музыка!" </i>

Прекрасным утро можно было назвать с натяжкой: моросил мелкий косой дождь, и небо, набухшее от блеклой серости, провисло над домами и пустыми, о чудо, дорогами. Порох ждал возле проходной:

- Хер ли так долго?

- Сразу выехал.

- А его чего притащил?

- Пошли уже! Че дыра такая?

- Отвезли в ближайшую. Людке сказали, пока нельзя дергать. Сказали, что он в рубашке родился. Оклемается, сказали.

- Че щас с ним?

- В сознании, разговаривает...

- Блять, Порох, говори, все!

- Рука парализована, сказали "высокие шансы на восстановление", - Порох сплюнул в сторону. - Там, блять, Людка невменос, я проторчал десять минут и пошел типа тебя встречать.