Левые коммунисты в России. 1918-1930-е гг - Геббс Ян - Страница 35

Роковая нерешительность Троцкого

Открытый переход Троцкого на сторону левой оппозиции в 1923 г. имел огромное значение. В международном коммунистическом движении он считался вторым после Ленина вождем русской революции. Его критика внутрипартийного режима дала понять всему миру, что не все хорошо в Стране Советов, и теперь те коммунисты, которых уже начали тревожить тенденции Советского государства, но, прежде всего, политика компартий за его пределами, — могли сплотиться вокруг знаковой фигуры Троцкого, чья репутация твердого приверженца традиций Октября и пролетарского интернационализма, была неоспорима. Так, например, поступили итальянские левые в середине 1920-х гг.

Однако с самого начала стало очевидно, что оппозиционная линия, которой придерживался Троцкий, была менее последовательной и менее решительной, чем линия, отстаиваемая левыми коммунистами, в частности группой Мясникова. Действительно, даже в ограниченных пределах, намеченных Лениным в последних письмах и статьях, Троцкий был не до конца решителен в борьбе против сталинизма.

Приведем самые важные примеры. На XII съезде партии в апреле 1923 г. Троцкий, несмотря на то, что в то время он еще входил в руководство партии и пользовался широкой поддержкой, не решился пустить в ход «бомбу» — огласить ленинскую критику Сталина за его позицию в «национальном вопросе», роль в Рабкрине, нелояльность. Троцкий молчал, когда в преддверии XIII съезда на заседании ЦК 22 мая 1924 г. обсуждалось «Завещание» Ленина и его предложение сместить Сталина с поста генерального секретаря; политическое будущее Сталина висело тогда на волоске, но Троцкий проголосовал против опубликования «Завещания» вопреки воле вдовы Ленина Крупской. В 1925 г. он отмежевался от своего американского сторонника Макса Истмена, когда тот изложил содержание «Завещания» и процитировал этот документ в книге «После смерти Ленина». Политбюро убедило Троцкого поставить свою подпись под заявлением, осуждающим Истмена за распространение «чистой клеветы…. служащей исключительно целям врагов, принявших облик коммунистов и революционеров». Когда он, наконец, принял решение обнародовать текст «Завещания», было уже поздно: власть Сталина над партийным аппаратом стала практически непререкаемой. В период между роспуском левой оппозиции 1923 г. и формированием «объединенной оппозиции» с зиновьевцами, Троцкий нередко уклонялся отдел Центрального комитета, сосредотачиваясь в большей степени на делах технических или культурных; даже присутствуя на заседаниях ЦК, он часто не принимал в них деятельного участия.

Нерешительность Троцкого объясняется рядом причин. Хотя все они являются политическими по своей сути, некоторые все же связаны с особенностями личности Троцкого. Так, его друг Иоффе в последнем письме Троцкому, написанном перед самоубийством, отметил ряд личных недостатков лидера оппозиции:

«Но я всегда считал, что вам недостает ленинской непреклонности, неуступчивости, его готовности остаться хоть одному на признаваемом им правильном пути, в предвидении будущего большинства, будущего признания всеми правильности этого пути… вы часто отказывались от собственной правоты в угоду переоцениваемому вами соглашению, компромиссу» (Цит. по: Троцкий Л. Д. Моя жизнь, гл. «Последний период борьбы внутри партии»).

В сущности, Иоффе точно описал те недостатки, которые были заметны у Троцкого еще до вступления в большевистскую партию — склонность к центризму, неспособность занять четкую и бескомпромиссную позицию, готовность пожертвовать политическими принципами ради единства организации. Вдобавок к этому нерешительность Троцкого усиливалась тем, что он боялся показаться участником тривиальной борьбы за личную власть, за место Ленина в партии. Именно этим сам Троцкий объясняет свои колебания в тот период:

«Я не сомневаюсь, что, если б я выступил накануне XII съезда в духе блока „Ленина-Троцкого“ против сталинского бюрократизма, я бы одержал победу и без прямого участия Ленина в борьбе. Насколько прочна была бы эта победа, вопрос другой. Для разрешения его необходимо привлечь к учету ряд объективных процессов в стране, в рабочем классе и в самой партии. Это особая и большая тема. Крупская однажды сказала в 1927 г., что если б жив был Ленин, то, вероятно, уже сидел бы в сталинской тюрьме. Я думаю, что она была права. Ибо дело не в Сталине, а в тех силах, которые Сталин выражает, не понимая того. Но в 1922-23 году вполне возможно было еще завладеть командной позицией открытым натиском на быстро складывавшуюся фракцию национал-социалистических чиновников, аппаратных узурпаторов, незаконных наследников Октября, эпигонов большевизма. Главным препятствием на этом пути было, однако, состояние самого Ленина. Ждали, что он снова поднимется, как после первого удара, и примет участие в XII съезде, как принял в XI. Он сам на это надеялся. Врачи обнадеживали, хотя все с меньшей твердостью. Идея блока „Ленина и Троцкого“ против аппаратчиков и бюрократов была в тот момент полностью известна только Ленину и мне, остальные члены политбюро смутно догадывались. Письма Ленина по национальному вопросу, как и его Завещание, никому не были известны. Мое выступление могло быть понято, вернее сказать, изображено как моя личная борьба за место Ленина в партии и государстве. Я не мог без внутреннего содрогания думать об этом» (Троцкий Л. Д. Моя жизнь, гл. «Болезнь Ленина»).

Несомненно, в этих словах есть доля правды: как заметил один оппозиционер в беседе с Цилигой, в Троцком было «слишком много от рыцаря». Столкнувшись с безжалостными и беспринципными интригами Сталина и его бюрократов, Троцкий не хотел опускаться до того же уровня и, таким образом, почти всегда оказывался в проигрыше.

Однако, главные причины, обусловившие нерешительность Троцкого в борьбе против сталинской контрреволюции, кроются в тесно взаимосвязанных изъянах его теоретического анализа и политической позиции:

— Хотя Троцкий и называл Сталина «могильщиком революции», он и его сторонники не сознавали, что в действительности сталинизм является ничем иным, как буржуазной контрреволюцией. Их мысли были сосредоточены на угрозе «капиталистической реставрации» в традиционном смысле, понимаемой как возврат к частнособственническому капитализму. По этой причине для Троцкого главная опасность внутри партии таилась в ее правой фракции, возглавляемой Бухариным: «Блок со Сталиным против правых — возможно, — говорил он, — блок с правыми против Сталина — никогда». Троцкий рассматривал сталинизм как форму центризма, позиции по определению неустойчивой, подверженной колебаниям влево и вправо. В следующей статье в рамках данной серии мы покажем, что недооценка угрозы сталинизма была связана с ошибочными экономическими теориями Троцкого, который отождествлял проводимую государством индустриализацию с социализмом и никогда по настоящему не мог понять сущности государственного капитализма. Эти заблуждения Троцкого в течение последних десяти лет жизни вели его ко все более серьезным политическим ошибкам.

— Троцкому было трудно увидеть истинную природу сталинизма еще и потому, что в свое время он сам, будучи одним из руководителей государства, разрабатывал и осуществлял ошибочную политику, ускорившую процесс капиталистического перерождения. Не в последнюю очередь здесь следует упомянуть политику милитаризации труда и подавление рабочих выступлений, а также оппортунистическую тактику Коминтерна в начале 1920-х гг., в частности, тактику единого фронта. Даже после перехода в оппозицию Троцкий был множеством уз связан с партийной бюрократической верхушкой, что отчасти помешало ему признать свои прошлые ошибки и, став на сторону пролетариата, перейти к борьбе против режима. Даже к рядовым членам партии троцкистская оппозиция обратилась только в 1926–1927 гг.; прийти к мысли об агитации в широких рабочих массах ей было очень сложно. Поэтому многим рядовым рабочим борьба Троцкого и Сталина казалась чем-то далеким от их жизни, верхушечной схваткой «больших начальников».