Левые коммунисты в России. 1918-1930-е гг - Геббс Ян - Страница 22

Взгляды Люксембург на проблему демократии, представленные в рассматриваемом тексте, полностью расходятся с программой Союза Спартака, сформулированной вскоре после написания «Рукописи о русской революции»: эта программа включала требование роспуска всех муниципальных и национальных органов парламентского типа и их замены советами рабочих и солдатских депутатов. Мы можем только предположить, что позиция Люксембург по данному вопросу претерпела стремительные изменения под влиянием обстоятельств ожесточенной революционной борьбы, когда лозунг Учредительного собрания стал боевым кличем контрреволюции в Германии.

Однако вышесказанное не означает, что критика Люксембург большевистского подхода к вопросу о рабочей демократии полностью ошибочна. Она отлично понимала, что в крайне тяжелой ситуации осажденной крепости, в которой оказалась Советская Россия, существует реальная опасность того, что политическая самостоятельность рабочего класса будет принесена в жертву борьбе с контрреволюцией. Учитывая это, она проявляла озабоченность любыми признаками нарушения норм рабочей демократии, и в этом заключается правота ее позиции. Придя к власти, большевики постепенно — и все быстрее после начала Красного террора — шли к установлению партийной монополии, которая отрицательным образом сказалась как на них самих, так и на политической жизни пролетариата в целом. Таким образом, Люксембург была права, защищая необходимость максимально свободных и широких дискуссий внутри пролетарского лагеря и выступая против насильственного подавления любых пролетарских политических тенденций. Люксембург отнюдь не была противницей концепции диктатуры пролетариата. Но в то же время она подчеркивала:

«Эта диктатура заключается в способе применения демократии, а не в ее упразднении, в энергичных, решительных вторжениях в благоприобретенные права и экономические отношения буржуазного общества, без чего невозможно осуществить социалистический переворот. Но эта диктатура должна быть делом класса, а не небольшого руководящего меньшинства от имени класса, т. е. она должна на каждом шагу исходить из активного участия масс, находиться под их непосредственным влиянием, подчиняться контролю всей общественности, опираться на растущую политическую сознательность народных масс» (там же, с. 331).

С поразительной проницательностью Люксембург разглядела опасность выхолащивания политического содержания Советов по мере концентрации власти в руках партии: в течение последующих трех лет именно это и происходило под воздействием тяжелых обстоятельств гражданской войны, являясь одной из главных трагедий революции. Независимо от того, были верны отдельные критические замечания Люксембург по проблеме демократии или нет, ценным для нас является сам подход, в рамках которого она критиковала большевиков. Этот подход дает нам принципы анализа русской революции и ее поражения. Его суть заключается в бескомпромиссной защите пролетарского характера Октябрьской революции и, соответственно, критике ее слабостей и последующего перерождения как проблемы пролетариата и для пролетариата. К сожалению, имя Розы Люксембург очень часто используется для дискредитации Октябрьской революции. Это относится не только и даже не столько к тем группам «коммунистов советов», которые заявляют о своем происхождении от германских левых, потеряв при этом чувство настоящих традиций рабочего класса, сколько к тем буржуазным силам, которые под лозунгами «демократического социализма», противопоставляют Люксембург Ленину и большевизму. Настоящими профессионалами в этом деле стали политические наследники тех самых сил, которые, спасая буржуазию, организовали в 1919 г. убийство Розы Люксембург: социал-демократы, в особенности левые. Что касается нас, то в своем анализе ошибок большевиков и перерождения русской революции мы стремимся сохранять верность истинному содержанию ее метода.

Первые дискуссии о государственном капитализме

Почти одновременно с написанием Люксембург «Рукописи о русской революции» среди большевиков возникли первые разногласия по поводу путей дальнейшего развития революции. Эти разногласия — возникшие первоначально в связи с подписанием Брест-Литовского договора, но затем затронувшие вопросы форм и методов пролетарской власти — вылились в открытую и свободную внутрипартийную дискуссию. Несмотря на острейшую полемику, не возникало и мысли о том, чтобы подавить мнение меньшинства. Одно время казалось даже, что позиция «меньшинства» относительно Брест-Литовского мира может завоевать большинство в партии. В этот период группировки, защищавшие различные позиции, являлись скорее тенденциями, нежели четко очерченными фракциями, боровшимися против перерождения революции. Другими словами, это были временные коалиции большевиков, возникавшие для отстаивания общих позиций по тем или иным вопросам внутри партии, которая, несмотря на растущее сращивание с государством, все еще оставалась живым авангардом класса.

Тем не менее, существует мнение, что подписание Брест-Литовского договора явилось началом конца или даже концом большевиков как пролетарской партии, обозначив их фактический отказ от курса на мировую революции (См.: Sabatier G. Brest-Litovsk, coup d'arret a la revolution. P.). Co своей стороны, наиболее яростные противники договора, левые коммунисты, — группа, сформировавшаяся вокруг Бухарина, Пятакова, Осинского и других — были склонны рассматривать подписание Советской властью этого крайне невыгодного «мирного» договора с хищным германским империализмом, вместо ведения «революционной войны» против него, как отступление от основополагающих принципов. Их взгляды сближались с позицией Розы Люксембург, хотя она опасалась в первую очередь того, что подписание договора может затормозить развитие революции в Германии и на Западе.

Как бы то ни было, простое сравнение Брест-Литовского договора 1918 г. с Рапалльским договором, подписанным четырьмя годами позже, обнаруживает радикальные перемены в ориентациях Советского государства: если в первом случае имело место сознательное временное отступление под давлением крайне неблагоприятных обстоятельств, то во втором мы видим настоящую торговлю принципами, проложившую путь к вступлению Советской России в мировой клуб капиталистических государств. В первом случае вопрос о заключении мира с Германией был предметом широкой дискуссии в партии и Советах; никто не пытался скрыть настоящее содержание договора, те грабительские условия, которые навязывали германские империалисты; общие рамки той дискуссии были заданы интересами мировой революции, а не «национальными интересами» России. Рапалльский договор, напротив, был тайным, и его условия включали даже поставку Советской Россией оружия для германской армии, т. е. того самого оружия, которое в 1923 г. будет использовано против немецких рабочих в целях защиты капитализма.

Полемика о Брестском мире была в основном сфокусирована на стратегических вопросах: располагает ли Советская власть, установившаяся в стране, к тому времени уже основательно истощенной четырехлетней империалистической бойней, экономическими и военными ресурсами для того, чтобы немедленно начать «революционную войну» (пусть даже войну партизанскую, за которую, по-видимому, ратовали Бухарин и другие левые коммунисты) против Германии? И второе: не отсрочит ли заключение мира революцию в Германии вследствие того, что мирный договор с империалистами будет воспринят мировым пролетариатом как капитуляцию, а германский империализм укрепит свои позиции, получив доступ к жизненно важным ресурсам на Востоке? Нам, как и группе «Билан» в 1930-х гг., представляется, что по обоим пунктам прав был Ленин: Советская власть нуждалась в передышке для перегруппировки сил — но не ради развития своей «национальной» государственности, а потому, что это позволило бы принести делу мировой революции гораздо больше пользы, чем героическое поражение в «революционной войне» (вспомним о решающей роли Советской России в основании Третьего Интернационала в 1919 г.).