Когда врут учебники истории. Прошлое, которого не было - Балабуха Андрей Дмитриевич - Страница 12

А вот Бурислейв-Борис об этом почему-то не позаботился. Ни единой его монеты нумизматам не известно. Невероятно – уж кто-кто, а потомок византийских базилевсов упустить из виду подобного протокольного утверждения собственного статуса никак не мог. Следовательно, пока из земли не будет извлечен очередной клад и взорам потрясенных археологов не предстанет хотя бы единственная Борисова монета[64], с красивой гипотезой о его великом княжении приходится распроститься.

Так что остается вернуться к традиционной трактовке событий, следуя в этом за Осипом Сенковским. В конце концов, если уж исторические ошибки и несоответствия встречаются в летописях, то саге они тем более простительны… Вспомним: Святополк имел, так сказать, двойные права на киевский стол: во-первых, по отцу, великому князю Ярополку; во-вторых, как старший (пусть и не родной) из сыновей Владимира. И, похоже, киевляне его права охотно признали. Даже вернувшаяся из неудачного похода на печенегов дружина, едва поняв, что вождь ее оспаривать прав старшего брата не намерен, оставила своего князя и присягнула Святополку.

Так кому же мешали Борис, Глеб и Святослав II?

Портрет антигероя

А теперь перейдем к торжествующему победителю – Ярославу. Притязания его всегда были непомерны. Уже в Новгороде он – в отличие от Святополка – вознамерился действительно отложиться от Киевской державы, в знак чего и прекратил выплату дани. Узнав, что отец готовит против него поход, он бежал в Швецию – набирать наемников. Их отряд возглавили уже упоминавшиеся ярл Эймунд со своим другом-приятелем Рагнаром. Смерть Владимира избавила Ярослава от опасности, но зато подогрела аппетиты: зачем откладываться от державы, если можно овладеть ею?

Прежде всего надлежало не допустить принесения братьями вассальной присяги Святополку, поскольку это значительно укрепило бы позиции последнего, а его самого объявить узурпатором. И скандинавские источники (в частности, та же «Сага об Эймунде») безо всяких умолчаний описывают, как по велению своего патрона Эймунд убил Бориса, а его голову принес в мешке «конунгу Ярислейву». (Кстати, согласно тем же скандинавским источникам, Святополк отнюдь не пропал без вести «меж чехов и ляхов», а погиб в приграничном польском Бресте от руки ярла Эймунда, но об этом ниже).

Оставалось лишь для сформирования общественного мнения взвалить вину за содеянное на Святополка, – что и было выполнено.

Если в характер Святополка тайное убийство никак не вписывается, то про Ярослава этого не скажешь. По натуре он был трусоват[65], в искусствах воинских не отличался – этими делами заправляли при нем трое: воевода (в прошлом – пестун при малолетнем княжиче) Будый, новгородский посадник Константин Добрынич и ярл Эймунд. А ведь издревле считается, что тайное убийство – излюбленное орудие не героев, но трусов. Так же, как опора не на стратегию с тактикой, а на подкуп и предательство – как отмечает Карамзин[66], в битве при Любече, где Святополк первый раз потерпел поражение от Ярославовых войск, «один из вельмож Святополковых был в согласии с Ярославом и ручался ему за успех ночного быстрого нападения». Так же, как и неоправданная жестокость. Ворвавшись после одержанной под Любечем победы в «мать городов русских», новгородско-варяжская Ярославова рать повела себя не лучше, чем крестоносцы в Константинополе, – как отмечает летопись, даже «погоре церкви». И такое не могло твориться вне попустительства князя, слишком ненавидевшего город, присягнувший не ему…

Зато в интригах князь понаторел изрядно – подлинно Макиавелли. И перевалить собственные грехи на ненавистного сводного старшего брата сумел с блеском.

После гибели Святополка из двенадцати сыновей Владимира в живых оставались только сам Ярослав, Мстислав и Судислав. Мстислав, князь тмутараканский, являлся наиболее грозным соперником. Их вооруженное столкновение в 1024 году под Лиственом окончилось для Ярослава позорным поражением, после коего он привычно сбежал в Новгород. И, как выяснилось, зря: рыцарственный Мстислав на великое княжение не претендовал, желая сохранить лишь независимость собственных земель, что и было годом позже оформлено надлежащим договором. И что же? В 1032 году при невыясненных обстоятельствах умирает единственный сын Мстислава, Евстафий (говорят, от болезни, но как считают иные – от яда); а еще через три года и сам князь странным образом погибает на охоте. «Нет человека – нет проблемы».

В тот же год по велению Ярослава заключен в тюрьму и последний из братьев – княживший во Пскове Судислав; летописи прибавляют, что его «оклеветали пред старшим братом». Как бы то ни было, в заточении он и скончался, у Ярослава же конкурентов таким образом не осталось вовсе.

Но оставались те, кто привел его ко власти и неоднократно бывал свидетелем его слабости. По счастью, престарелый воевода Будый скончался во благовремении, тем самым избавив великого князя от лишних хлопот. Варяг Эймунд, осознав, к чему идет дело, спешно возвратился в Швецию, где при новом уже короле – Анунде[67], не связанном родственными отношениями с Ярославом, – судьба его сложилась вполне благополучно. Оставался новгородский посадник Константин Добрынич. Ярослав, говорится в летописи, рассердился на него, заточил в ростовскую тюрьму, оттуда перевел в Муром, а там приказал убить.

Правда, этих деяний на Святополка было уже не списать, но к тому времени Ярослав как-никак был не Хромым, не удельным князем новгородским, а Мудрым и великим князем киевским, так что ни в каких оправданиях не нуждался. Более того, саму хромоту (каковой ничуть не стеснялся, например, Железный Хромец – Тимур) потомки пытались исключить из образа великого правителя. Упоминавшийся уже Костомаров, не желая и малой некрасивой чертою портить великокняжеского обличья, именует его, добавив всего одну букву, Хоромцем, то бишь любителем во множестве строить хоромы, воздвигать дома и города…

В пользу антигероя я могу привести, пожалуй, лишь один аргумент: свалив на покойного Святополка Ярополчича убийство братьев, Ярослав все-таки сделал из него просто человека, не брезгающего никаким преступлением в борьбе за власть (то есть, собственно говоря, свою копию), но не пугало, не «второго Каина» летописи. И в 1050 году Ярославова внука преспокойно нарекли Святополком – именем, которым с тех пор в княжих родах больше не называли никого и никогда. Но эта традиция родилась лет через двадцать после рождения упомянутого младенца, уже после канонизации страстотерпцев Бориса и Глеба.

Реконструкция героя

А теперь, проследив дальнейшую судьбу Ярослава, вернемся к нашему герою.

Его судьба достойна авантюрного исторического романа – в толк не могу взять, почему таковой до сих пор не написан. Не потому ли, что мастерам отечественной изящной словесности не с руки было делать главным героем не какого-нибудь Святого или на худой конец Удалого, а проклятого на века Окаянного? Но это так, a propos[68]…

К моменту смерти Владимира I Святополку исполнилось уже тридцать пять лет – по тем временам возраст мужа куда как зрелого. Летописные (да и в иноземных источниках – тоже) упоминания о нем за все предыдущие годы можно, как говорится, по пальцам перечесть. Известно лишь, что родился он приблизительно в 980 году, восемь лет спустя Владимир посадил нелюбимого[69] сына-пасынка на княжение в Туров, а где-то между 1008-м и 1011 годами женил на младшей из дочерей Болеслава I Храброго, скрепив этим браком мирный договор с Польшей. Годом позже, в 1012-м, обвиненный в измене Святополк, как уже говорилось, был заточен Владимиром в поруб, что неизбежно повлекло разрыв между странами. Вот, собственно, и все.