Ночи нет конца. Остров Медвежий - Маклин Алистер - Страница 19

При свете карманного фонаря я мельком взглянул на нее. Статья сопровождалась крохотной фотографией. На ней с трудом можно было разглядеть результаты крушения поезда. Мост, на котором стояли железнодорожные вагоны, а под ним — суда, внезапно обрывался. Я понял, что это продолжение рассказа о потрясшей всех железнодорожной катастрофе, происшедшей в Элизабет, штат Нью–Джерси, когда набитый пассажирами пригородный поезд сорвался с моста через залив Ньюарк–Бей. Желания читать подробности этой истории у меня не было, но внутреннее чувство подсказывало, что заметка может мне еще пригодиться.

Аккуратно сложив вырезку, я отогнул полу своей парки и сунул листок во внутренний карман, туда же, где лежали пистолет и запасной магазин. В этот момент в темноте раздался резкий металлический звук. Он доносился из передней части самолета.

Глава 5

Я застыл, ничем не отличаясь в это мгновение от находившегося рядом со мной мертвеца, не успев даже вынуть руку из внутреннего кармана. В такой позе я находился секунд пять–десять. Вспоминая впоследствии эту минуту, я объяснял свое поведение воздействием стужи на мое сознание, а также тем потрясением, которое испытал, узнав о зверском убийстве людей (я и сам не ожидал, что это так меня взволнует), а также той атмосферой, которая царила в этом стылом металлическом склепе. Все это так подействовало на мой обычно невпечатлительный ум, что я сам себя не узнавал. Возможно, сочетание трех этих факторов пробудило во мне первобытные страхи, живущие в душе каждого из нас. В такие минуты с нас мигом слетает весь внешний лоск цивилизации. Я похолодел от ужаса. Мне померещилось, будто один из мертвецов поднялся со своего кресла и направляется ко мне. До сих пор помню дикую мысль: лишь бы это не был сидевший в правой части кабины второй пилот, изувеченный до неузнаваемости при ударе машины о торос.

Один Бог знает, сколько времени я еще стоял бы так, оцепенев от суеверного страха, если бы металлический звук не повторился. Звук, доносившийся из кабины пилотов, был царапающий. Казалось, кто–то ходит по палубе, усыпанной обломками приборов. Звук этот, словно щелчок выключателя, после которого в погруженной в кромешный мрак комнате становится светло как днем, мигом вывел меня из оцепенения. Заставил забыть суеверные страхи и пробудил чувство действительности и способность мыслить. Я мигом опустился на колени, прячась за спинкой кресла. Сердце все еще колотилось, волосы по–прежнему стояли дыбом, но, повинуясь инстинкту самосохранения, я начал лихорадочно размышлять.

А причин для этого было предостаточно. Ведь тому, кто отправил на тот свет троих ради достижения своих целей, ничего не стоит прикончить и четвертого. В том, кто это был, я не сомневался ни минуты. Ведь одна лишь стюардесса видела, куда я иду. Кроме того, она понимала, что, пока я жив, она не сможет чувствовать себя в безопасности. Я оказался настолько глуп, что выдал себя. Она была не только готова убить меня, но и располагала необходимыми для этого средствами. В том, что она вооружена и отлично владеет этим смертоносным оружием, я успел убедиться за последние несколько минут. Да и опасаться ей нечего: снежная пелена заглушает звуки, а южный ветер отнесет в сторону хлопок выстрела.

В моем сознании вдруг что–то сработало, меня охватило безумное желание сражаться за собственную жизнь. Возможно, оттого, что я подумал о четырех ее жертвах, вернее пяти, если учесть помощника командира. Возможно, в немалой степени решимость моя укрепилась и от того, что у меня был пистолет. Достав его из кармана, я переложил фонарь в левую руку и, нажав на кнопку выключателя, побежал по проходу.

Я был совершенным новичком в этой игре со смертью. Лишь очутившись у передней двери салона, я сообразил, что преступник, укрывшись за одним из кресел, может в упор застрелить меня. Но в салоне никого не оказалось.

Влетев в дверь, при тусклом свете фонаря я заметил чей–то темный силуэт.

Спрятав лицо, человек метнулся к разбитому ветровому стеклу.

Я выхватил пистолет и нажал на спусковой крючок. Мне даже не пришло в голову, что меня могут осудить за убийство не оказавшего мне сопротивления человека, пусть даже преступника. Но выстрела не последовало. Я снова нажал на спусковой крючок, но когда вспомнил, что он поставлен на предохранитель, в рамке ветрового стекла были видны лишь густые хлопья снега, кружившие в серой мгле. Послышался глухой удар каблуков о мерзлую землю.

Я проклинал себя за глупость и, опять упустив из виду, что являю собой превосходную мишень, высунувшись из окна кабины. Мне снова повезло: я заметил преступника. Обогнув концевую часть левого крыла, фигура скрылась в снежной круговерти.

Тремя секундами позже я и очутился на земле. Спрыгнув неловко, я тотчас вскочил и, обежав крыло, бросился что есть силы за незваной гостьей.

Она направлялась прямо к станции, ориентируясь по бамбуковым палкам. Я слышал топот ног, мчащихся по мерзлоте, видел, как прыгает луч фонаря, освещая то бегущие ноги, то бамбуковые палки. Бежала она гораздо быстрее, чем можно было от нее ожидать. И все же я быстро догнал ее. Неожиданно луч фонаря метнулся в сторону, и беглянка свернула куда–то влево под углом в 45°. Я кинулся за нею следом, ориентируясь по свету фонаря и топоту ног.

Пробежав тридцать, сорок, пятьдесят ярдов, я остановился как вкопанный: фонарь погас, звук шагов оборвался.

Во второй раз я проклинал свою несообразительность. Мне следовало поступить иначе: бежать к жилью и ждать, когда преступница вернется. В арктическую стужу, убивающую все живое, да еще оставшись без укрытия, долго не продержишься.

Но еще можно было исправить свой промах. Когда я бежал, ветер дул мне прямо в лицо. Теперь надо идти назад таким образом, чтобы он дул мне в левую щеку. Тогда, двигаясь перпендикулярно к линии, отмеченной бамбуковыми палками, я непременно отыщу дорогу. Освещая себе путь фонарем, я не могу пройти мимо палок. Повернувшись, я сделал шаг, другой и остановился.

Зачем она увела меня в сторону? Ведь ей все равно не скрыться. Пока мы оба живы, мы непременно вернемся в барак и встретимся там рано или поздно.

Пока мы оба живы! Господи, ну что я за болван! Самых элементарных правил игры не понимаю. Единственный способ скрыться от меня раз и навсегда состоит в том, чтобы меня убрать. Пристрелить на месте, и концы в воду.

Поскольку она остановилась раньше меня и выключила фонарик прежде, чем это сделал я, ей хорошо известно, где я нахожусь. Тем более что я, не сразу сообразив, пробежал еще несколько шагов. Как знать, может, она стоит всего в нескольких футах от меня и целится.

Включив фонарь, я посветил вокруг себя. Никого и ничего. Лишь холодные хлопья снега, рассекающие ночной мрак, летят в лицо, да жалобно стонет ветер, шурша частицами льда, несущимися по твердой, как железо, поверхности стылого плато. Я выключил фонарь и, неслышно ступая, сделал несколько быстрых шагов влево. Зачем я его зажигал? Ведь это лучший способ выдать себя. Свет фонаря в руках у идущего человека виден на расстоянии, в двадцать раз превышающем радиус действия ее собственного фонарика. Дай–то Бог, чтобы снежная пелена скрыла этот свет.

Откуда же произойдет нападение? С наветренной стороны? Так я ничего не увижу в снежном вихре. Или же с подветренной? Тогда я ничего не услышу. Я решил, что с наветренной. Ведь, двигаясь по поверхности плато, производишь не больше шума, чем на асфальте. Чтобы лучше слышать, я отогнул капюшон, а чтобы лучше видеть — сдвинул на лоб очки. Прикрыв глаза ладонью, я напряженно вглядывался во мглу.

Прошло пять минут, но ничего не случилось, разве что у меня замерзли уши и лоб. Ни звука, ни силуэта. Нервы натянулись до предела, ожидание стало невыносимым. Медленно, крайне осторожно, я стал двигаться по кругу диаметром ярдов в двадцать. Однако ничего не увидел и не услышал. Зрение мое настолько привыкло к темноте, а слух — к заунывной симфонии полярных широт, что я, готов поклясться, сумел бы услышать и увидеть любого, если бы тот находился поблизости. Но было такое ощущение, будто кроме меня на ледовом щите нет ни одной живой души.