Бабочка - Шарьер Анри - Страница 8

Однако по прибытии прочитали его имя и имена еще двоих и поместили их отдельно. Все трое в свое время сбежали с каторги и были пойманы во Франции.

Мы же, действительно, были разделены на группы по десять человек, и началась наша жизнь в ожидании. Нам разрешается разговаривать и курить, кормят отлично. На этом этапе опасность угрожает только патрону. Ничего не объясняя, неожиданно вызывают, заставляют раздеться и устраивают тщательный обыск.

Камера, столовая, двор. Много часов подряд мы гуляем цепочкой. Раз, два! Раз, два! Раз, два!.. Мы ходим группами по 150 человек. Длинный ряд, тапочки шлепают по земле. Мы обязаны соблюдать молчание. Потом раздается приказ: «Разойтись!», и каждый садится на землю. Образуются группки — в соответствии с социальным и общественным положением. Для настоящих парней «из общества» происхождение значения не имеет: тут корсиканцы, марсельцы, тулузцы, бретонцы, парижане и т. д. Из Ардеш только двое: лесничий, который убил свою жену, и я. Вывод: ардешцы — честные люди. Другие группы образуются беспорядочно. Среди отправляемых на каторгу больше неудачников, чем настоящих «парней». Эти дни ожидания называют «днями наблюдения». В самом деле, нас изучают со всех сторон.

В один из дней, когда я после обеда уселся на земле, ко мне подошел низкорослый худощавый человек в очках. Я попытался узнать его, но при нашем одинаковом одеянии это оказалось невыполнимой задачей.

— Ты — Бабочка?

У него оказался подчеркнуто корсиканский выговор.

— Да. В чем дело?

— Идем в уборную.

— Это корсиканский упрямец, — замечает Деге, — один из горных бандитов. Чего ему надо?

— Пойду посмотрю.

Я иду в уборную, которая находится в центре двора, и притворяюсь, будто справляю свои надобности. Человек сидит рядом со мной в таком же положении. Не глядя на меня, он говорит:

— Я шурин Паскаля Марте. Он сказал мне, что, если буду нуждаться в помощи, смогу обратиться к тебе от его имени.

— Да, Паскаль мой друг. А в чем дело?

— Я не могу носить больше патрон. У меня дизентерия. Боюсь, что его у меня украдут или обнаружит охрана. Прошу тебя, Бабочка, поноси его несколько дней вместо меня.

И с этими словами он показывает мне патрон, намного больший моего. Я опасаюсь ловушки: может быть, он хочет узнать, есть ли у меня патрон. Если я скажу, что не могу носить два, он все узнает. Поэтому спрашиваю довольно холодно:

— Сколько в нем?

— 25 000 франков.

Не говоря ни слова, я беру его патрон, который оказывается очень чистым, и сую в задний проход, спрашивая себя, смогу ли я носить два патрона. Не знаю. Я встаю, натягиваю брюки… Все в порядке, он мне не мешает.

— Меня зовут Игнац Глиани, — говорит он перед уходом. — Спасибо, Бабочка.

Я возвращаюсь к Деге и все рассказываю ему.

— Это не слишком тяжело?

— Нет.

— Тогда не будем об этом больше говорить.

Мы пытаемся наладить связь с теми, кто был пойман после побега, и прежде всего — с Жюло и Гито. Мы жаждем информации: как относятся к заключенным, как остаться наедине с женщиной и т. д. Совершенно случайно мы наткнулись на уникального типа. Это — корсиканец, который родился на каторге. Его отец был надсмотрщиком на островах Благословения. Сам он родился на одном из трех островов — Королевском — и возвращается туда (ирония судьбы!) как обыкновенный заключенный. Он осужден на 12 лет каторги за ограбление со взломом. Ему девятнадцать лет, у него улыбающееся честное лицо и светлые глаза. Мы с Деге понимаем, что сюда он попал случайно. Он совсем не разбирается во взаимоотношениях между «парнями», но может стать ценным источником информации о том, что ожидает нас в ближайшем будущем. Он рассказывает о жизни на островах, где провел четырнадцать лет.

Он дает нам ценные советы: лучше бежать по суше, поскольку через острова бежать невозможно. Ни в коем случае нельзя быть классифицированным как опасный преступник, так как с такой оценкой сразу по прибытии в порт Сен-Лорин-де-Марони сажают под домашний арест, который длится иногда до конца жизни. Обычно менее 5 процентов каторжников содержатся под домашним арестом на островах. Остальные остаются на материке. Острова неопасны; на материке, как рассказал мне Деге, довольно паскудно. Там у заключенного много возможностей умереть: болезни, убийства и т. д. Но все-таки Деге и я надеемся не быть заключенными на островах.

К моему горлу подступает комок: а если я уже определен, как опасный? С моим пожизненным заключением, случаем с Трибуйардом и начальником — это вполне возможно. Однажды проносится слух: ни в коем случае не идти в поликлинику — там отравляют слабых и больных, которые не в состоянии выдержать тяготы путешествия. Это, конечно, чепуха. Парижанин по имени Франсис Ле-Пас подтверждает, что у этих слухов нет никакой основы. Действительно, один человек отравлен, но его брат, который работает в поликлинике, рассказал, как было дело.

Этот тип, что отравился, был крупным специалистом по сейфам, и во время войны, находясь на службе у французской разведки, пробрался в германское посольство в Женеве или Лозанне. Он украл важнейшие секретные документы и в благодарность за эту операцию «курицы» выпустили его из тюрьмы, где он отбывал пятилетний срок. Начиная с 1920 года, он проделывал одну или две операции в год и жил припеваючи. Будучи пойманным, он каждый раз угрожал выдачей секретов контрразведки, и последняя торопилась вмешаться. Но на этот раз фокус не прошел. Он получил двадцать лет и должен был ехать с нами, но хотел пропустить транспорт и притворился больным. Таблетка цианистого калия — по словам брата Франсиса Ле-Паса — кончила дело. Сейфы и разведка могут спать спокойно.

К рассказам этим, частью правдивым, частью высосанным из пальца, прислушиваются: это помогает убить время. Когда я иду в уборную, во дворе или в камере, Деге всегда сопровождает меня, — из-за патронов. Он усаживается передо мной и заслоняет меня от слишком любопытных взглядов. Я продолжаю носить в себе два патрона, так как Глиани болен, и состояние его день ото дня становится все хуже. Тут происходит нечто непонятное: патрон, который я сую последним, выходит тоже последним, а тот, что сую вначале, выходит первым. Я не понимаю, как они меняются местами в моем животе, но это так. Вчера у парикмахера, во время бритья, пытались убить Кложе. Он получил две ножевые раны в области сердца и только чудом не умер. Его историю я узнал от одного из его друзей. Это очень странная история, и я расскажу ее в другой раз. Во всяком случае, это было сведение счетов. Смерть настигла этого человека через шесть лет в Кайенне, когда он проглотил бихромат калия, подложенный в его чечевичную похлебку. Он умер в страшных муках. Санитар, ассистировавший врачу при посмертном вскрытии, показал нам отрезок кишечника длиной в десять сантиметров. В нем было 17 дыр. Через два месяца его убийца был найден удушенным на больничной койке. Так и не выяснилось, кто его задушил.

Вот уже 12 дней мы в Сан-Мартин-де-Ре. Крепость полна заключенными и потому днем и ночью окружена стражей.

В душевой подрались два брата. Они боролись, как собаки, и одного из них, Андрэ Байарда, поместили в нашу камеру. Стражники получили приказ не давать братьям встречаться ни под каким видом. Тот, кто знаком с их историей, поймет причину этого.

Андрэ убил богатую женщину, а его брат Эмиль спрятал награбленное. Эмиля вскоре поймали на воровстве и присудили к трем годам. Находясь в тюрьме, он однажды разозлился на брата за то, что тот не послал ему деньги на сигареты, и рассказал про случай с убийством соседям по камере, добавив, что брату теперь не поздоровится. Он объяснил, что убил старуху Андрэ, а он, Эмиль, всего лишь спрятал деньги. Он сказал, что после освобождения не даст брату ни гроша. Один из заключенных поспешил к начальнику тюрьмы, и вскоре Андре был арестован. Обоих братьев приговорили к смертной казни. Они сидели в соседних камерах, в корпусе смертников. Каждый из них обращался с просьбой о помиловании. На 43-й день Эмиль получает положительный ответ, просьба Андрэ отклоняется. Из жалости к Андрэ, Эмиля продолжают держать в корпусе смертников, и братья, закованные в кандалы, выходят на прогулку один за другим.