Бабочка - Шарьер Анри - Страница 37

Но вот, Лали тянет за узду и говорит: «Зорийо». Мы едем к Зорийо. Лали прижалась ко мне и часто целует меня в шею. Левой рукой я правлю лошадью, а правой глажу Зорайму. Мы подъезжаем к деревне Зорийо в тот момент, когда он возвращается из Колумбии с тремя ослами и нагруженным конем. Мы входим в дом. Лали говорит первой. За ней Зорайма. Вот, что объяснил мне Зорийо: до того момента, когда я заплакал, Лали думала, что она ничего не значит для меня, белого человека, что я подл, как змея, и ни разу, даже намеком, не дал ей понять, что ухожу. Лали думала, что такая индианка, как она, способна принести счастье мужчине, а теперь, после такого тяжелого удара, она не видит смысла в своей жизни. Почему я собирался бежать, словно та собака, что укусила меня в день моего появления в деревне? Я ответил:

— Что бы ты делала, Лали, если бы твой отец был болен?

— Пошла бы по колючкам, чтобы выходить его.

— Что бы ты сделала в день, когда тебя выгнали бы, словно зверя, чтобы убить?

— Искала бы своего врага в любом месте и упрятала бы его так глубоко в землю, чтобы он и в могиле не мог повернуться.

— Совершив все это, что бы ты делала, зная, что тебя ждут две прекрасные женщины?

— Вернулась бы к ним на коне.

— Это то, что я сделаю.

— А если я буду старой и некрасивой, когда ты вернешься?

— Я вернусь прежде, чем ты успеешь стать старой и некрасивой.

— Да, ты плакал по-настоящему. Ты можешь уйти когда захочешь, но ты обязан сделать это днем, на глазах у всех, а не как вор. Ты должен назначить кого-то, кто будет заботиться о нас днем и ночью. Зато — вождь, но должен быть еще мужчина, который будет о нас заботиться. Ты должен сказать, что дом остается твоим домом, и ни один мужчина — кроме твоего сына, если у Зораймы будет сын — не войдет в твой дом. Поэтому в день, когда ты нас покинешь, здесь должен быть Зорийо, и он переведет твои слова.

Мы спали у Зорийо. Это была замечательная ночь, полная нежности. Я должен уйти на восьмой день новолуния, так как Лали хочет мне с уверенностью сказать, что она беременна. В последний месяц у нее не было крови. Она боится ошибиться, но если и в этот месяц не появится кровь — в ее животе растет младенец. Зорийо должен принести одежду, которую я надену после того, как произнесу речь.

За вечер до этого мы втроем должны навестить колдуна, и он скажет, следует ли замуровывать мою дверь в доме или ее можно оставить открытой.

Наше возвращение в деревню не было печальным. Эти молодые женщины предпочитали все знать и не быть посмешищем всей деревни. Когда Зорайма родит, она возьмет рыбака и выйдет на промысел, чтобы наловить как можно больше жемчужин для меня. Я жалею, что выучил не более дюжины слов на гуахиро. Я сказал бы им то, что невозможно сказать при помощи переводчика.

Первым делом, я должен навестить Зато и сказать ему, что жалею о том, что мы ушли, не предупредив его. Зато аристократичен, как и его брат. Не успел я приступить к объяснениям, как он положил руку на мое плечо и сказал: «Замолчи». Новолуние начнется через тринадцать дней, и к ним надо добавить те восемь, о которых просила Лали…

Я должен снова взглянуть на карту и изменить несколько деталей. Снова и снова я думаю о словах Хусто. Где я буду более счастлив чем в месте, где все меня любят? Не попаду ли я в новое рабство, вернувшись к цивилизации? Будущее покажет.

Три недели проходят незаметно. Лали теперь уверена в своей беременности, и меня по возвращении будут ждать двое или трое детей. Почему трое? Она говорит мне, что ее мать дважды рожала близнецов. Сходили к колдуну. Нет, дверь не надо замуровывать. Надо только перегородить ее, положив поперек кусок бревна. Гамак, в котором мы лежали втроем, должен постоянно быть натянут под потолком хижины. Они всегда должны спать месте, потому что они — одно существо. Он усаживает нас возле огня, кладет в огонь зеленые ветви и более десяти минут окуривает нас дымом. Мы возвращаемся домой и ждем Зорийо, который появляется в тот же вечер.

Всю ночь мы провели в беседе за костром, который развели у порога хижины. С помощью Зорийо я сказал каждому индейцу доброе слово, и каждый ответил мне. На рассвете мы с Лали и Зораймой вошли в хижину. Весь день мы лежали и любили друг друга. Расставание — после обеда. Я говорю, а Зорийо переводит:

— Зато, великий вождь племени, которое приняло меня и дало мне все, я прошу твоего разрешения покинуть вас на многие месяцы.

— Почему ты хочешь оставить своих друзей?

— Я должен уйти, чтобы наказать людей, которые преследовали меня, как дикого зверя. Благодаря тебе, я нашел убежище; вы давали мне еду, и среди вас я нашел прекрасных друзей и женщин, которые зажгли солнце в моей груди. Но все это не должно превратить такого мужчину, как я, в зверя, который, найдя теплую берлогу, остается в ней навсегда из-за страха перед страданиями. Я обязан встать лицом к лицу со своими врагами, я обязан пойти к своему престарелому отцу. Я оставляю свою душу в моих женах Лали и Зорайме и в моих детях. Моя хижина принадлежит им и детям, которые родятся. Надеюсь, ты, Зато, будешь об этом помнить, даже если остальные забудут. Я прошу, чтобы кроме тебя о моей семье заботился днем и ночью человек по имени Усли. Я вас всех очень любил и буду любить вечно. Сделаю все, что в моих силах, чтобы вернуться как можно скорее. Если мне придется умереть, моя последняя мысль будет о Лали, Зорайме, моих детях и о вас, индейцы гуахирос. Вы — моя семья.

Я вхожу в хижину, Лали и Зорайма следуют за мной. Я надеваю рубашку, брюки хаки, носки и сапоги. Стараюсь запомнить каждый уголок этой деревни, в которой я провел целых шесть месяцев. Племя гуахирос, которого боятся другие племена и белые, оказалось для меня тихой заводью и укрытием от человеческого зла. У дикарей я нашел покой и любовь. Мир вам, гуахирос, дикие индейцы колумбийско-венесуэльского полуострова. Жизнь среди твоих людей научила меня одному: лучше быть диким индейцем, нежели выпускником юридического факультета.

Прощайте, Лали и Зорайма, женщины, которым нет подобных. В момент, когда я уходил, вы сделали естественный для вас жест: положили в холщовый мешочек все жемчужины, что были в доме. Я к вам вернусь, это ясно. Когда? Как? Не знаю. Но я заверяю вас, что вернусь.

Зорийо садится на коня, и мы отправляемся в сторону Колумбии. На мне соломенная шляпа. Я иду, держась за уздечку коня. Все, без исключения, индейцы прикрывают лица левой рукой и протягивают ко мне правую руку. Тем самым они показывают, что не хотят видеть меня уходящим, что это причиняет им боль, и они протягивают ко мне руку, чтобы удержать меня. Лали и Зорайма провожают меня около ста метров. Я думал, что они поцелуют меня, но они вдруг с криком начинают бежать к дому, не оглядываясь на меня.

ТЕТРАДЬ ПЯТАЯ. ВОЗВРАЩЕНИЕ К ЦИВИЛИЗАЦИИ

Тюрьма в Санта-Марте

Выбравшись из индейского района Гуахира, мы вскоре пересекаем первый пограничный участок в Ля-Вела.

В присутствии Зорийо я впервые попытался поговорить по-испански с колумбийским гражданином в придорожном ресторанчике. Справился я с этим неплохо, по словам Зорийо, громкий голос помогает мне скрыть недостатки произношения.

Мы едем в направлении Санта-Марты. Зорийо оставит меня на полпути, захватив с собой моего коня. Если ты едешь на коне, значит у тебя есть дом и ты живешь в какой-то деревне, а в таком случае должен быть готов отвечать на вопросы типа: а ты знаком с тем-то и тем-то? Кто там мэр города? А чем занимается госпожа X?

Нет, я предпочитаю идти пешком, ехать на грузовике или автобусе. Я должен быть чужим в этой местности.

Зорийо дал мне тысячу пезо. Квалифицированный рабочий зарабатывает здесь от восьми до десяти пезо в день. Значит, на эти деньги я смогу довольно долго продержаться.

Меня подобрал грузовик, который направлялся в Санта-Марту — довольно важный порт, расположенный примерно в 120 километрах от места, где мы расстались с Зорийо.