Выиграть время - Серба Андрей Иванович - Страница 8

Некоторое время Боброк раздумывал, потом медленно скатал пергамент в свиток, положил сверху сорванную печать.

— Что ж, князь, коли ты веришь атаману, мне верить и Бог велел. Теперь послушай, что за мысль мне в голову пришла…

Поглаживая пышную бороду, боярин Векша с нескрываемым интересом рассматривал стоявшего напротив него атамана Дороша. Да, сильно изменился за последнее время его бывший холоп. Пожалуй, ничего не осталось от вчерашнего челядника в этом бравом плечистом молодце с дерзкими глазами.

— Не признаешь, боярин? — с усмешкой спросил Дорош, вдоволь насмотревшись и сам на Векшу.

— Узнал, как не узнать, — важно проговорил тот. — Изменился ты знатно. Никогда не подумаешь, что мой беглый холоп.

Атаман весело блеснул зубами.

— Пустые слова молвишь, боярин. Не твой холоп я, а вольный человек и сам себе хозяин. Так что забывай при мне это слово.

Рука Векши замерла на бороде, он нахмурился.

— Кому дерзишь, холоп? Или позабыл, что я твой боярин? По плетям соскучился?

Положив ладонь на рукоять сабли, Дорош громко рассмеялся.

— Очнись, боярин, где зришь своего холопа? — Атаман моментально согнал с лица улыбку, его глаза стали колючими. — Еще раз говорю тебе и запомни хорошо мои слова: не твой челядник, а казачий атаман Дорош стоит перед тобой, вольный человек, у которого только один хозяин — он сам. Не вспоминай былого, боярин, не береди душу, не тревожь память. Не то свистну — и раскатают мои ватажники твои терема по бревнышку, искоренят до последнего твое змеиное племя. Не накликай на собственную голову беду, боярин.

Выпучив глаза, забыв закрыть от испуга рот, внимал Векша словам Дороша. Когда тот смолк, он дрожащей рукой перекрестил сначала его, потом себя.

— Свят, свят, о чем говоришь, атаман? Прости за глупое слово, невзначай, по привычке вырвалось из уст. Разве поминаю я прошлое, заросло уже все быльем, кануло в Лету. Как говорится, кто старое помянет, тому глаз вон.

— Вот так будет лучше, боярин. Поскольку не былое пришел ворошить я, не о старом говорить с тобой. Сдается, что можем мы сегодня помочь друг другу в одном важном деле.

В глазах Векши зажглись огоньки любопытства, он выжидающе склонил набок голову.

— Чем смогу — помогу, — обрадованно сказал он. — Все, что только в моих силах, сделаю для дорогого гостя, казачьего атамана. С чем явился ко мне? — переходя на деловой тон, спросил он.

Дорош подозрительно покосился на четверых боярских челядников, стоявших у двери с копьями в руках, однако Векша успокаивающе махнул рукой.

— Говори смело. Что при них сказано, то навсегда похоронено.

— Коли так, слушай. Казак — вольная птица, а посему не сидит на одном месте. Нет поэтому у меня и моих другов-товарищей лугов и пашен, не имеется у нас кузниц и сукноделен. Кормимся и живем лишь тем, что Господь Бог да ночка темная нам посылают, что сабля острая да удаль молодецкая нам даруют. Не разбираем мы в этом деле никого: ни фрягов и литвинов, ни крымцев и поляков. Вот и третьего дня наткнулся мой дозор на татарскую сотню. На самих ордынцах было кое-что из рухлядишки и воинского доспеху, да и шли они каждый о двуконь. Словом, решили мы, что лишние они в нашей степи. И взяли мои казаченьки-ватажники этих нехристей возле одного болотца в сабли да копья.

По мере того, как Дорош говорил, в глазах Векши появлялся все больший интерес. От волнения он несколько раз облизал толстые губы, его глаза смотрели на атамана не мигая.

— Однако дело не в этом, боярин. Когда обшаривали мои хлопцы их главного, что один спал в шатре, то нашли при нем одну забавную штуковину. Смотри…

Дорош сунул руку за широкий пояс, достал и протянул Векше печать со шнуром от Мамаевой грамоты. Молниеносным движением боярин выхватил ее из пальцев атамана, поднес ближе к глазам. Казалось, он рассматривал ее целую вечность.

— Неужто у тебя и Мамаева грамота? — еле ворочая языком, прошептал он. — О Боже, он вырезал ханское посольство, завладел грамотой и после этого является в мой дом, — схватился Векша за голову. — Да что подумает обо мне великий князь, если узнает?

— Боярин, не будь бабой, — засмеялся атаман, беря из рук Векши печать со шнуром и снова суя их за пояс. Чего страшишься? Не ты побил ордынцев, а я, не тебе ответ держать за это, а мне. Посему не хнычь, а выслушай, что я дальше скажу.

— Дальше? — изумился Векша. — Неужто думаешь, что стану слушать тебя и дальше? После всего, что ты уже наговорил мне?

— Будешь, боярин, поскольку выгоду от моих слов будем иметь мы оба. И не знаю, кто из нас большую.

Векша перестал причитать, снова с интересом взглянул на Дороша.

— Выгоду? Ничего подобного покуда не вижу. А вот великокняжеский гнев за связь с тобой на собственную голову накликать могу. О горе моей седой голове!

— Не перебивай меня, тогда, может, все и увидишь. Выгода наша, боярин, вот в чем. У нас, ватажников, такой закон: как завладели добычей, валим все в общий котел и делим на всех по-братски. Досталась мне при дележке добычи, захваченной при ханской сотне, эта кольчуга. — Дорош ударил себя кулаком в грудь, которую обтягивала тонкая, венецианской работы кольчуга с серебристым отливом. — Богатая вещь, знатная, с ихнего бея сняли. Под такой доспех и конь добрый нужен, и шелом достойный. Загрустил было я, а тут мне грамоту сию приносят. Сорвал с нее печать, глянул на письмена и хотел было в костер ее за ненадобностью бросить. И вдруг на меня словно знамение снизошло. Ведь кому-то эта грамота писана, значит, кому-то нужна. А ежели следует она из Орды, то, может, ждет ее сам Ягайло-литвин? Так почему бы мне, грешному, не сотворить людям доброе дело? Надобно же и о душе своей думать…

Векша от волнения зажал бороду в кулак, зашмыгал носом, его глазки радостно заблестели.

— Правду молвишь, атаман, сущую правду. Люди мы все, христиане, и добро должны человекам творить. Зачем быть собакой на сене? Сам не ам и другому не дам.

— И я тогда подумал об этом, — продолжал Дорош. — И сразу вспомнил тебя. У кого табуны лучше, чем у боярина Векши? Знаю сие не с чужих слов, а сам нас их. Да и шеломов боярину не занимать, полно их у него разных и на любой вкус. Поразмыслил я и надумал повидаться с тобой, обговорить и решить дело с грамотой полюбовно и по-христиански. Хочешь меняться товар на товар — давай. Не желаешь — сыщу другого покупателя не хуже тебя. Вот тебе весь мой сказ.

Сделав вид, что раздумывает над предложением Дороша, Векша какое-то время молчал, задумчиво уставившись на носки своих сапог.

— Хорошо, атаман, допустим, возьму я у тебя грамоту, а что скажу, ежели ответ придется держать, откуда она у меня? Ведь Мамай не мне ее вручал, а гонцу, который ныне порубанный в степи валяется. Большая кровь на этой грамоте.

— Что хочешь, то и говори, — спокойно ответил Дорош. — Какое мне дело до твоих слов? Я отбил грамоту у татарского гонца, точно так ты можешь отбить ее у меня. Кто проверит? Не я же явлюсь к князю Ягайле уличать тебя во лжи?

Векша, решившись, рубанул рукой воздух.

— Уговорил, атаман. Давай грамоту.

Дорош рассмеялся.

— Не рановато, боярин? Когда будут конь и шелом, тогда получишь и грамоту. У нас с тобой дело без обмана, по-честному, баш на баш. Как и подобает быть промеж старых друзей.

— Пусть будет по-твоему, атаман. Позволь лишь взглянуть на грамоту. Удостовериться, что не обманываешь меня.

— Э нет, боярин, — лукаво усмехнулся Дорош. — Лучше сделаем так, назначай место и время, где завтра встретимся, там и получишь ханское послание, а с собой вели прихватить белого аргамака, коего я вчера под твоим Николаем видел. И привози аланский шелом с бармицей, что в углу стоит. А заодно прихвати и вон ту саблю. — Взгляд Дороша уперся в большой персидский ковер, висевший на стене позади Векши, на котором были развешаны сабли и мечи, шестоперы и булавы, боевые топоры и кинжалы.

— Какую еще саблю? — спросил Векша, поворачиваясь к ковру и стараясь проследить за взглядом Дороша.