Избранное - Стрелкова Ирина Ивановна - Страница 13

Отец встретил Наталью Федоровну угрюмо, без обычных своих любезностей.

- Хрипов меньше, - приговаривала она, выслушивая старика. - Вы у нас молодцом. Сердце как у тридцатилетнего.

Наталья Федоровна вызывала пациента на обычный шутливый разговор, но он не отвечал.

- Ваш отец мне сегодня не нравится, - сказала она Жильцову, садясь за стол в зале. - У него определенная депрессия. Конечно, ничего страшного, однако плохое настроение союзник болезни. - Наталья Федоровна покрутила в воздухе изящной шариковой ручкой. - Давайте попробуем снять депрессию. Есть одно лекарство, новое. Могу выписать, но сможете ли вы достать?

- Если надо, значит, достанем! - Жильцов сразу подумал, что придется поехать к Зойке.

- А то, знаете ли, иногда родственники больного только зря бегают по аптекам…

- Не беспокойтесь, достанем! - твердо заверил Жильцов.

- И нам, врачам, за это попадает. - Наталья Федоровна нацелилась ручкой в бланк. - Но я на вас очень надеюсь. - Она еще поколебалась и нацарапала рецепт. - Учтите - без печати он недействителен. Придется вам прокатить меня до поликлиники.

- Я бы вас и так довез, - сказал Жильцов. - И насчет угля не беспокойтесь. Мать ребят пошлет после школы, они перетаскают.

По пути в поликлинику Наталья Федоровна снова завела речь о своем балбесе. «Противоречие женского характера, - думал Жильцов. - С мальчишкой она сладить не может, а меня берет железной рукой».

- Ладно, пускай завтра приходит прямо в цех, - сдался Жильцов.

В регистратуре недоверчиво покрутили рецепт, но печать все же поставили.

К Зойке Жильцов поехал после смены. Время самое неподходящее - в продовольственном толчея. Но Зойка освободится только после девяти, да и нехорошо соваться к ней на квартиру без предупреждения. Василий уже год как в отсутствии, а Зойка красивая, и душа у нее нараспашку, - может, кто-то уже успел, влез в душу. Жильцов очень уважал Зойку за доброту. Она Василия не бросит, пока он там. Но вернется - и не будет у них никакой хорошей жизни. Зойка словно предчувствует - что ни праздник, радует стариков или колбасой высшего сорта, или судаком, или свиными ножками. Не надо бы обращаться к ней с просьбой насчет лекарства, но другого родственника или знакомого, умеющего все достать, у Жильцовых не было.

Он поставил свой желтый «Запорожец» напротив молочного отдела, где работала Зойка. Она сразу выбежала - в белой накрахмаленной куртке, в шапочке пирожком на высоко взбитых волосах.

- Что случилось? С Васей?

Встревожилась взаправду, но без мужа не сохнет, цветет. Верхняя пуговица белой куртки еле выдерживает напор грудей, юбка из лакированной кожи на вершок выше колен, в тонком налитом чулке сквозь дырочки выперло пухлое, нежное. Жильцов отвел глаза.

- Я к тебе с просьбой. Гляди, что отцу прописали, - он протянул ей рецепт.

Бумажку с особой печатью Зойка вернула, едва взглянув.

- Мне и так дадут. Я уже брала для себя. Девочки из универмага тоже принимают. Насобачишься с народом за целый день - только и спасаешься транквилизатором. - У Зойки легко слетело с языка мудреное слово, но будто бы вовсе не медицинское, а из новых пород океанской рыбы. Нототения, бильдюга, кальмар, транквилизатор - одна компания. - Обождите, я сейчас. Если не расхватали. Что ж вы так поздно собрались!

Она побежала через площадь и скрылась за стеклянной дверью аптеки. Несмотря на полноту, Зойка легко летала по земле.

«Наверняка нет отбою от хахалей», - тоскливо подумал Жильцов, оглядывая вечернее мужское нашествие на торговый центр, табун машин всех мастей - и легковые есть, но больше грузовики, самосвалы, фургоны и даже автокран. Самый был горячий час торговли. Народ тащил в сумках колбасу, бутылки с кефиром, с подсолнечным маслом, с вином и с водкой. Сквозь оберточную бумагу проступали пятна жира, торчали обломанные хвосты бильдюги или нототении. Детишки лизали мороженое, кто-то разбил на асфальте банку сметаны, у кого-то из кошелки голубой струйкой бежало молоко, кто-то выронил батон и поднял, но не положил в красивый портфель, а воровато оставил на каменном подоконнике, женская туфелька наступила в сметану и брезгливо вытерлась о тощую травку…

Жильцов - это отец правильно сказал - не видел, как тут бедовали в войну. Он воевал на севере, в болотах. В сорок третьем году из дома пришло письмо, что жена простудилась на лесозаготовках и уснула вечным сном. Первая смерть явилась в семью не с фронта, а зашла с тыла. От горя Жильцов ослаб душой, и на него напала гнусная болезнь - вся кожа пошла язвами. Стыд невыносимый, но он признался товарищам - боялся их заразить. В госпитале над его опасениями посмеялись. Нервная экзема не заразная. А он вообще не знал до войны, что такое нервы. Лечили его какими-то уколами. Предупредили, что скажется на памяти, она ослабнет. Но все это были детские игрушки, если сравнить, каким Жильцова приволокли в медсанбат через год. Ничего, выжил. Он обязан был выжить, вернуться домой, вырастить Василия и троих ребят погибшего на войне брата Володьки. Первые мирные годы дались Жильцову с великими муками. Если бы не отец, он бы пропал, как пропали иные, такие же, как он, калеки, - не приросли к мирной жизни. Словно бы тянулась к ним от войны пуповина, которую нет воли перерезать. Жильцов - спасибо отцу - перерезал. Наверное, так сделал не он один. В первые после войны годы фронтовики о ней вспоминали редко, мало. Сейчас совсем другое дело.

Жильцов ушел в свои мысли и не заметил, как появилась Зойка.

- Достала! - Зойка подмигнула: знай, мол, наших! - вытащила из-за пазухи глянцевитую коробочку. - Последняя была. Но я им говорю: «Мне ж для нашего деда!» Дали. А тут прибегают из райкома. Секретарю в область ехать, а уже все, нету!

Жильцов повертел в руках теплую, влажноватенькую от ее тела коробочку, нашел цену, помеченную карандашом, - девять рублей - и стал отдавать Зойке десятку, но она не взяла.

- Что вы! Мне Василий посылает, да и сама… - Она опустила глаза, поковыряла землю носком лакированной туфли. - Я побегу, а то попадет. Дедушке от меня привет.

Жильцов дождался, когда она появилась внутри, за прилавком, и поехал домой.

Возле перекрестка, где случилось несчастье с сыном, он всегда нервничал, сбавлял скорость. И сегодня сердце заколотилось, едва лишь показался косой угол старого домины, из-за него не просматривалась боковая, с горки бегущая улочка. Вспомнилось, как мучился Василий, рассказывая про девочку. Виноват не виноват, совесть все равно мучила, не отпускала. И отца на старости лет измучила совесть - с отчаянья даже за попом послал. Совсем, значит, был не в себе, до того душа изболелась. «Душа, - говорит старичок, - не в компетенции медицины». Но пришла к отцу Наталья Федоровна, не доктор наук и не профессор, рядовой участковый врач, и очень обыкновенно поставила диагноз - депрессия. Может, и у Василия тоже была депрессия. Попил бы лекарства - и что? - притихла бы душа?

Он давно проехал перекресток с косым углом, но нервы не успокаивались. От глянцевитой коробочки во внутреннем кармане шли лучи опасной силы. Неужели достигла современная наука: душу лечим лекарствами? Сначала придумали таблетки для желудка, для печени. Для сердца хотите? Вот вам для сердца - валидол, нитроглицерин. Так мало-помалу добираемся и до души.

Дома Жильцов первым делом зашел к отцу. Лежит умытый, причесанный, по лицу блуждает то уклончивое выражение, с каким все Жильцовы, будучи виноватыми, предстают перед семейством - это у них родовая черта. Жильцов ее замечал в ребятишках чуть не с молочных зубов.

- Вот, - он выложил коробочку на одеяло, - Наталья Федоровна велела принимать три раза в день после еды.

Отцовские руки потянулись взять лекарство.

- Жар, что ли, сбивает?

- Почитай, там написано, - Жильцов пошел на кухню поесть.

По отцу не всегда увидишь, какая у него температура и что болит. Зато у матери читаешь по лицу - старику полегчало. Посмеиваясь, она выложила все про сегодняшний длинный день. Отец основательно пропотел, температура упала, поел с аппетитом. Но вот беда - молчит, как в рот воды набрал.