Убийцы для императора - Серба Андрей Иванович - Страница 6

Священник с важным видом перекрестил Цыбулю.

— Сын мой, прощаю тебе сей грех невольный. Ибо грешно человека убить, а продолжить род его — святое дело. Совсем в ином грех твой тяжкий! В тот час, как твой побратим сотник Охрим и тысячи других казаков-украинцев сражаются супротив шведов за нашу святую православную веру, ты вкупе с недругами собрался проливать кровь братьев своих, россиян.

Цыбуля оторопело уставился на священника.

— Да разве я по своей охоте, отче? Будь моя воля, я бы этих птахов залетных… — начал полусотник и тут же осекся.

Поп назидательно поднял указательный палец.

— Взгляни на себя и устыдись, сын мой. Неужто ты червь земной или дитя неразумное? Разве не стонет и не вопиет душа твоя, видя пролитие невинной православной крови? Ведай, раб Божий, что суровым будет спрос с тебя за грех сей тягчайший. Внемли и размысли над услышанным, ибо сам господь глаголет сейчас устами моими…

Громкий шум заставил священника высунуть голову из-под навеса. Заполнив всю улицу, по селу двигалась конная ватага запорожцев. Впереди на гнедом жеребце восседал сотник Дмитро Недоля. Кунтуш на нем был расстегнут, смушковая шапка с багряным шлыком лихо заломлена на затылок. Забыв о Цыбуле, священник мигом спрыгнул с телеги на землю и, придерживая полы рясы, поспешил наперерез ватаге. Загородив дорогу жеребцу сотника, он широко раскинул руки.

— День добрый, братья-запорожцы! Здоров будь, пан сотник! Куда путь держите?

— День добрый, святой отец! — весело приветствовал попа Дмитро, соскакивая с жеребца и обнимая священника. — Вижу, что ты никак не расстанешься с братом Иваном. Подскажи, где он сейчас.

— Пан есаул дюже занятый человек. С утра до ночи на генеральной службе, так что днем сам леший не сыщет.

— А панночка Ганнуся? — спросил Дмитро. — Говорят, что она тоже здесь?

— И панночка с нами. Да только в такую рань гарные девчата еще сны досматривают.

Дмитро недовольно скривил лицо, вытянул себя по голенищу плетью.

— Ну и дела! К брату поздно, к панночке рано.

— А ты не журись, — сразу же откликнулся поп. — Поскольку завсегда есть одно место, где казаку рады днем и ночью. Вижу, что твои хлопцы с дороги изрядно притомились, а потому не грешно им выпить и перекусить. А шинок рядом, — указал он на крепкую вместительную избу при въезде в село. Дмитро в раздумье почесал затылок, потрогал усы. Но чем еще можно заняться в этом маленьком убогом местечке? Тем более после длительной утомительной дороги под густым мокрым снегом так рано наступившей в этом году зимы. Он решительно взмахнул плетью.

— Веди в шинок, отче.

В шинке Дмитро сразу ухватил за бороду подбежавшего к нему хозяина. Заглянул в его маленькие, шныряющие по сторонам глазки.

— Запорожцы гуляют! Тащи на стол все, что имеешь! Угощай каждую православную душу, которую ноги занесут! Держи…

Выпустив из рук бороду, сотник достал из-за пояса три крупные жемчужины, протянул их шинкарю.

— Хватит? И знай, коли не угодишь моим хлопцам — уши обрежу…

Гулянье закончилось далеко за полночь. Оглядевшись по сторонам, шинкарь убедился, что гнать из избы некого. Казаки уже спали где придется: кто сидя за столом, кто на лавке, а большинство примостившись прямо на полу. Лишь священник, сидевший рядом с сотником, с усилием поднялся со скамьи, тронул за плечо посапывавшего подле него сердюка.

— Сын мой, проводи отсюда. Ибо не пристало особе моего сана проводить ночь в столь непотребном месте.

Держась за плечо сердюка, священник вышел из шинка, нетвердым шагом двинулся в направлении своей телеги. Здесь, оглянувшись по сторонам, он наклонился к уху казака.

— Сегодня у меня на исповеди был полусотник Цыбуля. Поведал, что есаул посылал его на Шклов. Велел осмотреть броды на Днепре и подыскать место для переправы. С казаками были и шведы. Уж не подле Шклова собирается генерал перемахнуть на ту сторону реки?

Речь священника была связной и быстрой, глаза смотрели на казака внимательно и тревожно. С лица сердюка тоже пропало выражение удалого веселья и бесшабашности.

— Не ведаю того, отче. Но знаю, что еще полусотня с подобным заданием посылалась на Копысь, а один курень[5] до самой Орши. Но не могут шведы переправляться сразу в трех столь далеких одно от другого местах. Значит, хитрят гостюшки наши дорогие.

— Хитрят, сын мой. Да только шило завсегда из мешка выглянет. А потому немедля шли гонца к сотнику Злови-Витру. Пускай передаст выведанное нами батьке Голоте.

3

В отличие от веселого и беззаботного брата-запорожца Мазепинский есаул Иван Недоля был постоянно хмур и малоразговорчив. Его губы были все время плотно сжаты и почти незаметны под густыми усами. Тяжелый, неприветливый взгляд гетманца всегда был направлен мимо собеседника, а хрипловатый голос звучал ровно и спокойно, словно во всем мире не существовало вещи или события, которые могли бы хоть чем-то затронуть и взволновать старшего Недолю. Лишь появление единственного брата заставило есаула выдавить на лице слабое подобие улыбки. Они уже второй час сидели в шатре есаула, вспоминая былое и никак не решаясь начать разговор о деле.

— Выходит, задумал жениться, братчику? — спросил есаул.

— А почему бы и нет? Надо же когда-то? А сейчас время для этого имеется и после набега на турок кое-что осталось.

— А что говорит Ганна?

Дмитро тяжело вздохнул, опустил глаза.

— А чего ей быть против? Лучше скажи, как она здесь при тебе да шведах очутилась?

— Сам толком не ведаю. Не стану перед тобой кривить душой: не по своей воле оказался я у генерала. И когда гетман послал ко мне своего кума, полковника Тетерю, тот, старый хряк, прихватил с собой для спокойствия души и подальше от соблазна молодую жинку. А твоя панночка ей какой-то родней приходится, вот и увязалась с ней. Бес, а не дивчина, любому казачине в скачке да стрельбе не уступит.

Дмитро насмешливо присвистнул.

— Ну и ну! Что ты очутился здесь по указке Мазепы, я и сам догадывался. Но для чего он послал с тобой Тетерю? Для присмотра? Выходит, не совсем доверяет? Так-то он ценит твою службу…

Лицо есаула осталось спокойным, лишь в глубине зрачков вспыхнули злые огоньки.

— Гетман осторожен, как змея, и хитер, как старый лис. Знает, что не из любви к нему стал я сердюком… Давняя это история, братику. Два друга-побратима было у меня: батько Голота и фастовский полковник Палий, которые немало славных дел свершили во славу Украины. Да не стало однажды моих верных другов: по наветам Мазепы и цареву приказу заковали обоих побратимов в железо и отправили в Сибирь. Хлебнул тогда лиха и я: раненный, едва ушел от царской погони на Сечь, а гетманские сердюки еще долго ходили по моему следу, как за диким зверем. Но вот два года назад доверенный человек Мазепы шепнул мне, что тот желает говорить со мной с глазу на глаз. Мы встретились. Гетман обещал даровать мне прощение, предложил забыть все былое, что стояло промеж нас, и сообща готовить погибель царю Петру, моему и его недругу.

— Выходит, что простил все Мазепе? — без тени улыбки спросил Дмитро. — Забыл и свою кровь, и муки побратимов?

— Ничего я не забыл и не простил, братчину да только не по силам было мне одному мстить сразу царю и гетману. И я замыслил так: коли один мой недруг задумал схватиться с другим, пускай грызутся до последнего, а я с радостью помогу им в этом. Вначале вкупе с Мазепой поквитаюсь с царем, а затем припомню свои обиды и гетману.

— А я слыхивал, будто царь простил полковника Голоту и даже поставил над казаками, что имеются при русской армии, — словно мимоходом заметил Дмитро. — Выходит, по-разному ты и твой побратим решили мстить за свои кривды, братку.

Было отчетливо слышно, как скрипнули в наступившей тишине зубы есаула, хотя голос его прозвучал по-прежнему ровно.

— Слыхивал про это и я, братчику. Да только не верю той молве. Вернись батько Голота на Украину — обязательно вспомнил бы и прислал весточку. Нуда ладно, хватит об этом. Лучше ответь, чью сторону решили принять запорожцы: царя или короля?