Мечом раздвину рубежи - Серба Андрей Иванович - Страница 21

Но казакам этого было мало. Люди, приходившие в долину Злых духов, стали замечать, что там, где недавно была горная тропа, теперь зиял бездонный провал, что по сухому руслу бывшей реки, проходившему в горной толще, стал нестись неизвестно откуда взявшийся водный поток, что в подземном тоннеле, по которому прежде можно было спокойно пройти, сейчас зияла брешь, в которую с огромной силой врывался песчаный вихрь, валивший человека с ног. Все это было делом рук казаков, решивших навсегда обосноваться в долине Злых духов, для чего следовало надежно обезопасить свое становище на Зеленом острове.

Сделав вначале недоступным для посторонних Зеленый остров, они затем отвадили окрестных жителей от всей долины Злых духов. Кто мог рискнуть пойти туда, где не раз исхоженные тропы стали вести в никуда, в безопасных доселе местах срывались на голову камни либо обрушивались со склонов галечные осыпи, когда в подземных ручьях, где глубина всегда была по колено, теперь можно было провалиться с головой в яму с торчащими со дна наконечниками копий? А метко посылаемые из оврагов стрелы и летящие из подземных ходов дротики вскоре отбили охоту появляться в долине Злых духов и у стражников. И вот уже тридцать лет, как полными хозяевами долины и Зеленого острова стали казаки, допуская туда лишь тех, кого считают своими друзьями. Этой чести удостоился и ты.

— Не думаю, что они считают меня другом. Просто спасенный казак отплатил мне добром за вновь обретенную жизнь.

— Не скромничай, сотник. Если бы казаки не считали тебя другом, они ни за что не вручили бы в твои руки судьбу прибывшего с тобой… случайного одинокого путника.

Разговор начинал принимать нежелательное для Микулы направление, и он решил переменить тему:

— Исаак, если ты закончил рассказ о долине Злых духов, возвратись к казакам. Помнишь, ты обещал это? Кто они — род, племя? Откуда и почему появились в Хазарии?

Исаак внимательно посмотрел на Микулу, перевел взгляд на пламя догоравшего костра.

— Тебе это на самом деле интересно? Хорошо, ты услышишь от меня о казаках все, что я знаю. Ты днем отдохнул на Зеленом острове, старики, как я, вообще спят мало, почему бы нам не скоротать ночь за беседой? Эй, подбрось дров в огонь и принеси на стол шербет, сушеных фиников и воды с соком лимона! — крикнул Исаак возившемуся у костра рабу-повару.

Когда тот исполнил приказание, Исаак бросил в рот пару фиников, с удовольствием съел их. Выплюнув косточки, взял в руку чашу с напитком, сделал глоток.

— Нет, сотник, казаки — это не род и не племя, они скорее братство свободных, живущих по собственным законам воинов, не признающих ни рубежей самых могучих держав, ни воли их правителей. Первые упоминания о подобных братствах появились давно… очень давно, еще за тысячу лет до рождения Бога христиан Иисуса. Это произошло в Индии, на прародине древних арийцев. В их священных книгах «Са-мютта-накае» и «Артхашастре» казаками назывались свободные люди, работающие по найму у крупных землевладельцев. В книгах нет упоминания о делении казаков по родовым или племенным признакам, по-видимому, они являли собой смешение разных народов и языков. Зато в книгах неоднократно подчеркивался отличительный признак казаков — их личная свобода. Причем свобода в полном понимании этого слова, то, что вы, русичи, называете «волей».

Сложна и трагична была история Индии в минувшее тысячелетие, однако казачество не исчезло. Больше того, оно перешагнуло границы Индии и распространилось далеко на север, в направлении земель другой ветви древних ариев — славян. И вновь, как много столетий назад, коренным отличием казаков от прочих людей является их свобода, независимость от кого бы то ни было. У нас, в Хазарии, они живут грабежом, и само понятие «казак» стало равнозначно слову «разбойник». В Буртасии казаки менее воинственны и зарабатывают на жизнь сбором меда диких лесных пчел, а потому слово «казак» там сродни понятию «бродяга». Но дальше всего казачество проникло на земли славян, этой могущественной, жизнеспособной, воинственной ветви арийцев. Ты бывал во многих походах, сотник, и наверняка встречал славян-казаков: бродников на Саркел-реке, берладников в плавнях Дуная и отрогах Карпат в Червонной Руси. Этим людям мало свободы даже у славян, у коих нет рабства, а простой воин и даже лучший воевода может покинуть княжескую дружину и поступить на службу к другому государю. Нрав славян-казаков необуздан, они презирают любой труд и радости семейной жизни, им непонятна гордость за величие родной державы, их бог — свобода, кумир — меч, который является для них единственным источником жизни. Русичей-казаков становится все больше, и только Небо знает, какую службу суждено свершить им для Руси: для расцвета ее и во славу либо в ущерб и на погибель.

Исаак смолк, отправил в рот несколько фиников, посмотрел на Микулу:

— Сотник, я впервые встречаю такого внимательного слушателя, как ты. Неужто для тебя столь занимательна история этих разбойников-казаков? В таком случае я готов продолжить разговор о них хоть до рассвета.

— Буду и впредь твоим благодарным слушателем.

Уже много лет Витязиня не видела, а чувствовала восход над поляной Луны — этого холодного солнца мертвых. Ее появление она ощущала вначале легким холодком в груди и покалыванием вокруг позвоночника и в пальцах ног. Вскоре это сменилось приятным теплом во всем теле. Проходило еще время, и голова освобождалась от всех мыслей, тело становилось невесомым и неподвластным старческим болям, от давно незрячих глаз отступала ночь, и перед ними проносились картины из ее прежней жизни либо видения, связанные с грядущими событиями в жизни других людей. И тогда обычно тяжелое, прерывистое дыхание Витязини становилось легким и ровным, как у спящего ребенка, бледные щеки розовели, постоянно дрожащие руки обретали покой, а скрюченным, узловатым пальцам возвращалась гибкость. Но главное, ее со всех сторон окружало и согревало тепло, которое не приходило к ней даже при летнем полуденном зное на самом солнцепеке.

Витязиня знала причину этого — уже много лет ее светилом являлась не дневная ярко-золотистая, брызжущая жаркими лучами колесница, на которой с рассвета до заката разъезжал по небу Сварог, а ночная мертвенно-серебристая красавица Луна, холодно и равнодушно взиравшая с недосягаемой высоты на мир мертвых. Мир, в котором пребывала и она, вещунья Витязиня, хотя для всех окружающих она была еще живой. Лишь боги и она знали, что ее земной путь давно завершен и последние годы она жила благодаря своему предначертанию женщины-матери, так и не ставшей ею. Именно жизненная сила, отпущенная ей Небом для будущих детей и не отданная им, позволяла ей сейчас находиться среди живых. Полностью прожив собственную жизнь, она сегодня доживала жизнь не рожденных ею детей!

Как глупы и наивны мужчины, считающие, что они сильнее и выносливее женщин! Женщина — начало и основа рода, хранительница семейного очага, уюта, а мужчина — всего лишь защитник того, что рождено и выпестовано женщиной. Чтобы вынашивать дитя, в муках рожать его, выкармливая, отдавать ему часть себя, Небо наделило ее большей, нежели мужчину, силой. А дабы она могла быть одновременно заботливой и любящей женой, ласковой матерью, верной дочерью рода, готовой для его блага и процветания рожать ему будущих воинов и землепашцев, боги вложили в нее больше, чем в мужчину, выносливости и терпения, даровали крепость духа, способную вынести и преодолеть любые тяготы и невзгоды, самые страшные удары судьбы.

Вот почему ни разу не рожавшая и не вскормившая грудью ни одного ребенка Витязиня, несмотря на многие полученные в битвах раны, пережила своих сверстниц-матерей. Она, которой волей Неба было предписано стать женщиной-матерью, разделив свою жизненную силу с детьми, осталась только женщиной, за счет жизней не появившихся на свет детей продлившей собственные дни. Поэтому и не грело ее, доживавшую жизнь своих неродившихся детей, ставшее Для нее чужим светило живых — Солнце…

Из головы улетучились последние обрывки мыслей, по всему телу равномерно разлилась теплота. Постепенно начала стихать боль в плохо сгибающейся от хворей пояснице, стала светлеть черная пелена перед глазами. И вот она уже совершенно не ощущает тела, будто рассталась с ним, и, как завершение всего случившегося с ней, возникло первое видение. Как всегда, это была поляна с ее хижиной и она, одновременно сидящая у священного родника и наблюдавшая за собой откуда-то сверху. Столько раз виденная и до мельчайших подробностей знакомая картина.