Мечом раздвину рубежи - Серба Андрей Иванович - Страница 11

— В терем? — удивился тот. — Но мы шли на подворье Микулы, зачем же сворачивать с пути? Пусть там нет хозяина, зато осталась Людмила. Поговорим с ней, посмотрим ее первенца. Да и Роксана расскажет, что произошло в Киеве в наше отсутствие.

— Ты забыл, что Микула уже ускакал по важному княжьему делу. Кто знает, может, в сию минуту великому князю нужны мы, коих он кликнул с порубежья вовсе не для того, дабы мы слушали чьи-то рассказы. Идешь со мной или нет? — нетерпеливо спросил Олег.

— Нет. Мы только что из терема, и ежели у великого князя имелось к нам спешное дело, он сообщил бы о нем. К тому же в тереме знают, что мы пошли к Микуле, и без труда отыщут нас.

— В таком случае я иду один. Прощайте и не забудьте поздравить Людмилу с первенцем и от моего имени.

Олег не успел отойти на несколько шагов, как Рогдай забыл о нем. Не скрывая восхищения, он не отводил взгляда от Роксаны. Как шло ей одеяние девушки-витязини! И ничего, что под шлемом и бармицей почти не было видно ее каштановых волос, тяжелая кольчуга давила и плющила высокую грудь, а широкий плащ наполовину скрывал тонкую талию. Стоило лишь заглянуть в ее огромные серые глаза, увидеть нежную, чуть тронутую загаром кожу, маленькие ножки в сафьяновых сапожках — и сразу становилось ясно, что перед тобой не юный отрок-воин, а красавица витязиня.

— Сотник, что с тобой? Уж не уснул ли? — спросила Роксана, проводив взглядом Олега.

— Уснул? Нет, просто давно не видел тебя и сейчас не могу налюбоваться. Как ты похорошела!

Роксана полностью убрала под шлем и бармицу волосы, запахнула на груди плащ. С уходом Олега ей некому и незачем было напоминать, что хотя она и стала девой-воином, тем не менее не утратила своей красоты и притягательности.

— При каждой встрече ты говоришь одно и то же, — равнодушно сказала Роксана. — Точно так, как я всегда повторяю: мы с тобой как брат и сестра, а их связывают друг с другом вовсе не красота и любование.

— Мы не брат и сестра, и ты давно знаешь, что я люблю тебя. Люблю давно и на всю жизнь.

Роксана вздохнула.

— Рогдай, не нужно об этом. Хорошо? Лучше расскажи по дороге, что тебе известно о походе.

— О походе? Да о нем говорят на каждом углу все киевские женщины и обсуждает любой купец на торжище. Слушай, что хочешь!

— Мне нужно другое, — Роксана лукаво взглянула на Рог-дая. — Вдруг захочу тоже отправиться на Хвалынское море иль на Хазарию? И вдруг в твоей сотне? Разве я не витязиня и не бывала прежде в боях? Возьмешь или нет? — и, не давая сотнику опомниться, Роксана прижалась к его плечу. — Вот и хочу знать, не оставляет ли великий князь тебя… и Олега… для защиты стольного града или не отправляет ли невесть куда с тайным поручением. Рассказывай, а то попрошу об этом Олега. Уж он, тысяцкий, знает поболее тебя, сотника…

Вся жизнь Исаака была связана с дорогой, и он не мыслил себя без нее. Правда, когда-то ему больше нравились суета торжищ и базаров, новые знакомства в караван-сараях, подсчет прибыли после возвращения домой. Тогда ему казалось, что длительное, утомительное пребывание в пути отвлекало его от настоящего дела, мешало целиком посвятить себя торговле, оттягивало наступление долгожданного дня, когда он мог бы сменить спину караванной лошади на мягкое домашнее кресло, навсегда избавив себя от опасной, связанной со множеством невзгод жизни купца-рахдонита. Такие мысли посещали его в молодости, в пору, когда человек считал себя и связанное с собой главным в жизни, а ее смысл видел в удовлетворении своего тщеславия либо плотских возжеланий. Ах молодость, как быстро ты пролетаешь, но как долго потом приходится расплачиваться за твои заблуждения и ошибки!

Лишь в зрелые годы Исаак смог постичь, что человек — всего мельчайшая песчинка в огромном, неподвластном его воле мире, а его сиюминутные житейские радости и тревоги, мечты и разочарования — ничто по сравнению с его мыслью, направленной к познанию сложности и загадочности окружающего мира и пониманию собственного места в нем. Именно способность мыслить отличала человека от прочей живой твари, именно мысль была дарована ему Творцом всего сущего, дабы возвысить над всем живым и мертвым и приблизить к себе. И чем бы человек ни занимался, как бы ни торопил или замедлял время, чего бы ни достиг или лишился — он всегда был, есть и будет песчинкой, послушной воле создавшего все сущее Творца. Все в жизни заранее предопределено Творцом, и в этом судьба человека ничем не отличается от судьбы иных обитателей земли. И только мысль, позволяющая человеку выйти за пределы своей телесной оболочки, жить другой, отличной от реальной, жизнью, представить и понять то, чего никогда не видел и не перечувствовал, возвеличивала человека над ними. И не только над ними, но и над себе подобными, коим по скудости ума не дано было постичь, какой дар получен ими от Творца, и не могущими по достоинству распорядиться им.

О человеческая мысль! Умеющий пользоваться тобой проживает множество жизней, а неумеющий лишен возможности распорядиться единственной. Мысль, ты можешь возвратить человека в его прошлое и открыть перед ним будущее, тебе дано вознести его на крыльях мечты на Небо или низвергнуть в морскую пучину, ты, укрепив дух человека и вселив в него веру в бессмертие души, способна поставить его над мерзостями и несправедливостями земной жизни. Но чтобы ты, мысль, стала постоянной и желанной спутницей человека, ему необходимы жизненный опыт, независимость суждений и время для размышлений.

Как жаль, что понимание таких истин приходит поздно! Исаак окончательно постиг это десяток лет назад после тяжелого ранения стрелой разбойника-огуза. Тогда, заглянув в глаза смерти, он решил наконец-то расстаться с хлопотной жизнью купца-рахдонита и постоянно осесть в Итиле. И вскоре почувствовал, что желанный душевный покой и успокоение от сует мирских так же недосягаемы для него, как прежде. Хуже того, бурлившая вокруг жизнь часто требовала его вмешательства, а приобретенные за годы странствий немощи, словно поджидавшие сего момента, стали одолевать его с удесятеренной силой. Спасение от них было одно — бегство с помощью мысли в свое прошлое или размышления о всемогуществе Творца и разгадке законов бытия созданной им вселенной. Воспоминания о былом будили в сердце давно остывшие страсти, заставляя заново переживать юношеские страдания и наслаждения, полет мысли в неведомое лишний раз. подтверждал, что страждущая от боли плоть ничто по сравнению с бессмертным, не знающим преград в познании истинной веры духом.

Однако жизнь в Итиле не позволяла ему надолго оставаться наедине с мыслью. Как ненавистны были для него житейские и семейные дрязги, с которыми постоянно вынуждена сталкиваться жизнь, как обременительны были посещения былых друзей по ремеслу и пустопорожние разговоры с ними. А как раздражали Исаака встречи в синагоге с раввином и вынужденные беседы с ним, пустоголовым бездельником, так же далеким от понимания истинной сущности Творца и его деяний, как хвост ишака — от ворот рая.

Дабы иметь время для встречи с мыслью наедине и без помех, Исаак вновь стал купцом-рахдонитом. Монотонное покачивание на спине лошади или верблюда, тишина степи или пустыни, однообразный звон колокольчиков на шее вьючных животных или размеренный плеск речной волны — эти привычные звуки помогали ему уйти в себя, погрузиться в мир воспоминаний и размышлений, странствовать в прошлом и будущем вдвоем с мыслью…

Частый стук лошадиных копыт, громкие голоса проскакавших мимо всадников вывели Исаака из состояния полудремы. Повернув голову на шум, он увидел в полутора десятках шагов от себя четверку русов из тех, кого по просьбе воеводы Ратибора взял в свой караван, — сотника Микулу и трех его воинов. Остановившись у небольшой рощицы сбоку караванной тропы и озираясь по сторонам, они о чем-то оживленно переговаривались. Интересно, что могло заинтересовать русов в этой безлюдной полупустыне на границе буртасских и хазарских земель?

Присмотревшись внимательнее, Исаак догадался, в чем дело. Караван сейчас двигался по одному из опаснейших участков пути — вдоль долины Злых духов, места, облюбованного степными разбойниками для нападений. По буртас-ским законам, расправа над захваченным степным или речным разбойником немедленно вершилась на месте его злодеяния, причем казнь должна была служить предостережением и устрашением для его товарищей по ремеслу. Видимо, недавно у этой рощицы буртасская стража захватила в плен несколько разбойников и тут же без лишних хлопот расправилась с ними.