Пан Володыёвский - Сенкевич Генрик - Страница 16

Пан Михал простился и вышел. Всю дорогу он провел в размышлениях. Наш солдат радовался тому, что впереди у него еще неделя-другая, сердце его тешили добро и участье, что дарила ему Кшися Дрогоёвская. Радовался он и тому, что при избрании короля присутствовать будет, словом, возвращался он домой веселый, позабыв о прежних печалях… Да и сами степи имели для него свое очарование, и он, того не ведая, по ним тосковал. Так привык он к этим просторам без конца и края, где всадник на коне парит над землей подобно птице.

— Ну что же, — говорил он себе, — поеду, поеду в эти бескрайние поля и степи, к давним заставам и старым могилам, старой жизни заново изведаю, буду с солдатами в походы ходить, рубежи наши вместе с журавлями охранять, весной силы вместе с травами набирать, поеду, поеду!

Он пришпорил коня и помчался во всю прыть, потому что давно уже соскучился по быстрой езде и свисту ветра в ушах. День выдался сухой и ясный. Смерзшийся снег покрыл землю и скрипел под копытами скакуна. Комья обледенелой земли разлетались во все стороны. Пан Володыёвский мчал так, что челядинец, у которого конь был поплоше, остался далеко позади.

День клонился к вечеру, на небе светились зори, бросая фиолетовый отблеск на заснеженные поля. На румяном небе показались первые мерцающие звезды и поднялся месяц — серебряный серп. Пусто было на дороге, и лишь иногда обгонял рыцарь какую-нибудь колымагу и мчался дальше и, только увидев вдали двор Кетлинга, попридержал коня и дал слуге себя догнать.

Неожиданно вдали показалась стройная женская фигурка.

Навстречу рыцарю шла Кшися Дрогоёвская.

Пан Михал тотчас же соскочил с коня и передал его слуге, а сам подбежал к девушке, удивленный, но еще больше обрадованный тем, что ее видит.

— Солдаты говорят, — сказал он, — что на вечерней зорьке можно с духами повстречаться, они порой добрым, а порою и злым предзнаменованием служат, но для меня нет лучшего знака, чем встреча с вами.

— Пан Нововейский приехал, — отвечала Кшися, — тетушка с Басей его занимают, а я нарочно вышла вас встретить, сударь, сердце мое неспокойно было, все время думала я о том, что же сказал вам пан гетман.

Искренность этих слов тронула маленького рыцаря безмерно.

— Неужто и впрямь вы обо мне вспоминали? — спросил он и поднял на панну Кшисю взгляд.

— Да, — низким голосом отвечала панна Кшися.

Володыёвский не сводил с нее глаз. Никогда еще не казалась она ему такой красивой. На голове у нее была атласная шапочка, и белый лебяжий пух оттенял бледное, озаренное мягким светом месяца лицо, так что видна была и благородная линия бровей, и опущенные долу ресницы, и едва заметный пушок над губою. Каждая черта ее дышала добротой и спокойствием.

Пан Михал чувствовал что-то дружеское и глубоко родственное во всем ее облике.

— Если бы не слуга, я бы тут на снегу пал ниц перед вами, — сказал он.

— Не говори мне, сударь, таких слов, — отвечала Кшися, — я их недостойна, скажи лишь, что останешься, чтобы и впредь я могла тебя в час печали утешить.

— Нет, я еду! — отвечал пан Володыёвский.

Кшися замерла на месте:

— Быть того не может!

— Солдатская служба! На Русь еду! В Дикое Поле.

— Солдатская служба… — повторила Кшися.

Умолкла и быстрым шагом поспешила к дому. Пан Михал шел возле нее, чуть смущенный. Грустно ему было, не по себе и неловко. Он хотел что-то ответить, но разговор не клеился. И все же ему казалось, что они должны объясниться, именно сейчас, наедине, без свидетелей. «Только бы начать, — подумал он, — а там уж пойдет…»

И ни с того ни с сего спросил:

— Пан Нововейский давно приехал?

— Недавно, — отвечала Кшися, и разговор опять оборвался,

«Не надо так начинать, — подумал пан Володыёвский, — эдак никогда ничего путного не скажешь. Должно быть, от тоски я последней крупицы разума лишился». И так некоторое время он шел молча, только усы у него топорщились все больше и больше.

Наконец возле самого дома он остановился и сказал:

— Видишь ли, сударыня, если я столько лет своим счастьем жертвовал ради отчизны, как же и теперь ради нее утехами своими не поступиться?

Володыёвскому казалось, что столь простой аргумент должен тотчас убедить Кшисю, но она, помедлив, ответила с мягкой грустью:

— Чем больше пана Михала узнаешь, тем больше чтишь его и ценишь…

Сказав это, она вошла в дом. Уже в сенях долетели до них Басины возгласы: «Алла! Алла!»

В гостиной они увидели Нововейского, который, согнувшись в три погибели, с платком на глазах, шарил по всей комнате, пытаясь поймать Басю, а она с возгласом «Алла» увертывалась от него. Пани Маковецкая у окна беседовала с паном Заглобой.

Но с их приходом все изменилось. Нововейский снял с глаз платок и подбежал к пану Михалу здороваться. Подскочила и запыхавшаяся Бася, а там уж и сестра с паном Заглобой.

— Так что там? Говори же! Что сказал пан гетман? — начались расспросы.

— Дорогая сестра, — отвечал Володыёвский, — коли хочешь передать мужу весточку, пользуйся оказией, на Русь еду!

— Уже посылают! Ради всех святых, никого не слушай и не езди! — жалобно воскликнула пани Маковецкая. — Что же это такое, никакого роздыха тебе нет.

— Неужто назначение получил? — спрашивал нахмурившийся Заглоба. — Верно говорит пани благодетельница — ты у них во всякой бочке затычка.

— Рущиц в Крым едет, я у него хоругвь принимаю, вот и пан Нововейский сказывал, что весной все дороги от людей черными станут.

— Неужто и впрямь одним нам суждено будто псам дворовым отбрехиваться, Речь Посполитую от татей охраняя! — воскликнул Заглоба. — Другие даже не знают, из какого конца мушкета стрелять, а мы никогда покоя не ведаем!

— Полно! Это дело решенное! — отвечал пан Володыёвский. — Служба есть сдужба! Я слово пану гетману дал, что воевать буду, а позднее ли, раньше ли — не все ли равно.

Тут пан Володыёвский, подняв указательный палец вверх повторил тот же довод, что и в разговоре с Кшисей:

— Видите ли, друзья любезные, коли уж я столько лет от счастья бежал, то какими глазами буду сейчас на вас глядеть, ратную службу на милый досуг меняя?

На это никто ему не ответил, только Бася подошла к нему, нахмурившись, надув губки, словно обиженный ребенок, и сказала:

— Жалко пана Михала!

А Володыёвский весело рассмеялся.

— Дай бог тебе счастья. Ведь ты еще вчера говорила, что любишь меня, как татарина!

— Вот еще! Как татарина! Не говорила я такого! Вы, сударь, там на татарах душу отведете, а нам без вас здесь скучать придется.

— Угомонись, гайдучок! (Прости, что я так тебя зову, но только ужас как идет тебе это прозвище.) Пан гетман сказывал, что отлучка моя будет недолгой. Через неделю или две отправлюсь в путь, а к избранию и коронации непременно должен поспеть в Варшаву. Сам гетман этого пожелал, и быть посему, даже если Рущиц из Крыма к маю не вернется.

— Вот и отлично!

— Эх, была не была, послужу и я у пана полковника под началом, — сказал пан Нововейский, быстро взглянув на Басю.

А она в ответ:

— Губа не дура! С паном Михалом служить всякий рад. Езжай, езжай, сударь! Пану Михалу веселей будет!

Молодец только вздохнул, провел широкой ладонью по пышным волосам своим и вдруг вытянул вперед руки, будто играя в жмурки, и закричал:

— Но сначала я панну Барбару поймаю, ей-ей, поймаю!

— Алла! Алла! — звонко воскликнула Бася.

Тем временем к Володыёвскому подошла Кшися. Просветлевшее лицо ее было исполнено тихой радости.

— Ах, злой, нехороший пан Михал! К Басе добрый, а ко мне злой.

— Я злой? К одной только Басе добрый? — с удивлением переспросил рыцарь.

— Басе пан Михал сказал, что скоро вернется, а кабы я это знала, не приняла бы отъезд так близко к сердцу!

— Ненагляд… — воскликнул было пан Михал, но тут же умерил пыл: — Друг мой дорогой! Сам не помню, что я наговорил, совсем, видно, голову потерял!