Приказ самому себе - Дьяконов Юрий Александрович - Страница 39

— Добрый вечер, соседи. Это ваша тарахтелка в коридоре? — спросил он, сдвинув к переносице кустистые с проседью брови.

— Вы имеете в виду мопед? — уточнил папа.

— Так вот. Раз уж втащили сюда, то пусть стоит. Но чтоб ни одного звука я не слышал. Чай тут квартира, а не гараж.

— Позвольте, Семен Семенович, — вступилась за Валерку бабушка. — Ребенок только опробовал двигатель.

— Так вот. Еще раз заведете — не обижайтесь. В милицию жаловаться не пойду. А просто возьму вот этими руками и выброшу вашу керосинку в окно. Вот так.

— Вы не имеете… — тонким с перепугу голосом начал папа.

— Имею! — перебил Дубровин. — Это вы не имеете. Ни стыда, ни совести!.. Все. Я предупредил, — и, круто повернувшись, вышел.

Сколько ни возмущались Сундуковы, а испытания мопеда пришлось отложить до весны, когда для мопеда построят сарайчик.

И все равно Валерка ликовал: теперь мальчишки сами прибегут. Каждый захочет покататься на мопеде! И останутся Ученый Шкилет с очкариком одни, как прежде.

Разрумянившись от мороза, Зойка шла домой. Мыслями она была еще там, в большой квартире Карпенко. Какие они все хорошие! И Женя, и папа с мамой, и дедушка. Кажется, что знакома с ними давно-давно и они совсем свои, как родные.

Дома ее считали маленькой. В классе и на улице дразнили Липучкой, обзывали «гадалкой» и «дурой набитой»… Зойка не обижалась. Она привыкла считать других умнее себя. Но ей хотелось быть нужной, интересной другим. И, чтобы поддержать интерес к себе, Зойка, как пчела, порхала от одного к другому, по крупицам собирала увиденное и услышанное, дополняла воображением и тут же безвозмездно раздавала подружкам.

А в семье Карпенко на нее смотрели как на равную. Им не нужны ее сенсационные новости. Зато интересует она сама. Женины папа, мама, дедушка видели в ней что-то хорошее, чего она сама в себе не замечала. И Зойке очень хотелось вот так, сразу, вырасти, поумнеть, быть достойной этого внимания.

Раньше она не дружила с мальчиками. Лучшей подружкой была Сильва… Стоп! Как же это? Она уже три дня не видела Сильву. Может, заболела?.. Ведь ни разу не позвонила по телефону…

Зойке стало стыдно, и она побежала к Сильве. Запыхавшись, остановилась у двери. Хотела вытереть ноги. Глянула вниз и попятилась. Поверх резинового коврика лежала постилка, испятнанная грязными подошвами. Неужели?.. Зойка приподняла край и на обратной сторона на голубом атласе увидела яркие, вышитые шелком цветы, тоже испятнанные грязными ногами. Это был ее подарок Сильве, диванная наволочка, которую Зойка вышивала целых четыре месяца.

От обиды выступили слезы. Вспомнились слова Эльвиры Карповны: «Такой вышивке место на художественной выставке! Мы очень будем ее беречь!..» Зойка вытерла кулаком слезы и медленно пошла на улицу. К подъезду подкатила сверкающая никелем «Волга» Сильвиного папы. Зойка перешла на другую сторону улицы, но не выдержала и около угла обернулась.

Из подъезда вышли Сильва, Валерка и две девочки. Смеясь, усаживались в машину. Донесся звонкий голос Сильвы:

— Только, пожалуйста, поскорей. Мы в цирк опаздываем.

Зойка пыталась понять: как же так? Лучшая подружка и так обидела… Хотела написать Сильве, что она не подружка, если так поступает… Хотя зачем письмо? Просто, когда начнутся занятия, совсем не будет замечать, даже пересядет на другую парту… Но утром, когда горечь обиды немного унялась, решила: «Нет. Сильва хорошая. Это ее мама во всем виновата. Сильва, наверно, не знает. Пойду и сама спрошу».

Лишь после третьего звонка дверь открыла заспанная Сильва:

— Что ты трезвонишь в такую рань! Сон перебила.

— Так уже десять часов!.. Я хотела спросить…

— Ну спрашивай скорей.

— Зачем это?.. — краснея, спросила Зойка, показав под ноги.

— О чем ты? — удивилась Сильва. — А-а, эта тряпка? Она мне самой не нравится. И тебе? Так ты подтверди. А то я маме сколько раз говорила: сюда нужен коврик. Знаешь, из соломки плетеной. Красиво. Так говори же: зачем ты пришла?

Зойка отшатнулась, будто ее ударили и, не спуская глаз со злого лица Сильвы, шагнула вниз по лестнице. Губы ее болезненно кривились и повторяли одно и то же:

— Она ничего не помнит… Ничего не помнит… Ничего…

— Да что я должна помнить? Я ничего не должна тебе!..

А когда Зойка быстро побежала вниз по лестнице, она недоуменно пожала плечами:

— Совсем ненормальной стала! — и громко захлопнула дверь.

Уходила из школы Елизавета Серафимовна незаметно.

Утром пятого января она зашла в канцелярию, увидела физика, звонившего по телефону, брезгливо поморщилась и, будто не замечая его, подошла к секретарю. На столе уже ожидала ее потрепанная трудовая книжка. Она поблагодарила секретаря, спрятала книжку в сумочку и хотела выйти, но физик сказал:

— Здравствуйте, Елизавета Серафимовна! Куда же вы теперь? Неужто в тринадцатую школу путь держите?

— Что вы, Владимир Демидович! Я уточнила по трудовой книжке… и, оказывается, тринадцатой, несчастливой, была как раз ваша школа. Прощайте, — и, гордо вскинув голову, вышла.

Идя к Жене, Зойка обязательно два-три раза покатается на лифте. Нравилось необычное ощущение: и страшно, и радостно одновременно. В такие минуты Зойка чувствует себя немножко Валентиной Терешковой, и каждый раз, когда лифт начинает стремительное движение вверх, ока чуть приседает и, как Гагарин, говорит: «По-е-хали!» Навстречу, как звездные миры, стремительно надвигаются один за другим ярко освещенные этажи. Мелькнут россыпью ярких ламп и исчезнут внизу. А корабль все летит, летит, раздвигая тьму ночи, прорываясь в неизведанное…

И вдруг — щелк! Последний толчок в пятки. С железным лязгом кабина замирает на седьмом этаже. Зойка вздыхает и выходит. Мигнув красным огоньком, кабина проваливается в бездну. Лишь медленно струящиеся канаты да бесшумно ползущие вверх броневые плиты противовесов говорят о том, что чудесный снаряд, вознесший ее сюда, еще в падении, еще в пути.

Зойка и сама, может, рискнула бы сейчас падать в бездну, но боялась надписи: «Перевозка груза вниз воспрещается!» И она козленком скачет вниз с кручи высотою в сто тридцать шесть ступенек. Все быстрей и быстрей, чтобы снова, нажав заветную кнопку, вознестись на гордую высоту.

Но сегодня Зойке некогда. Едва на пороге появился Женин дедушка, она резанула пулеметной очередью, в которой исчезли слоги, паузы и знаки препинания:

— Палстиндражедом!

— Что ты сказала? — он вопросительно приподнял брови.

— Палстиндражедом! — снова протарахтела Зойка.

— Девочка моя дорогая, — засмеялся Павел Устинович. — Я такого языка не изучал. Переведи, пожалуйста.

— Сказать медленно? — догадалась Зойка.

— Вот именно, — подтвердил он. — Уменьшить темп стрельбы.

— Я сказала: Павел Устинович, здравствуйте! Женя дома?

— Здравствуй! Женя в шахматном клубе. Но ты заходи. Мы с тобой партийку в шахматы сыграем. А там и он подойдет.

— Со мной неинтересно играть. Я понимаю, — вздохнула она.

— Что ты, Зоенька! Мне с тобой всегда интересно.

— Правда? Вот хорошо! — обрадовалась Зойка.

Они уселись за шахматный столик, но едва сделали по паре ходов, как Зойка не выдержала:

— Я ведь за чем пришла. Я посоветоваться пришла. А Женьки нет. А я ждать не могу. Можно я с вами посоветуюсь?

— Отчего же, Зоенька. Если ты мне доверяешь…

— Ой, Павел Устинович! Я вам так доверяю! Так доверяю! Вот послушайте, что у нас случилось. Елизавета Серафимовна ушла из школы. Совсем! Представляете?.. А я думаю…

Войдя, Женя увидел на доске следы едва начатой партии. А довольные друг другом дедушка и Зойка пили чай с вареньем.

— С алычевым? — завистливо спросил он. — И я с вами.

— Зоенька, простим невеже, который здороваться забывает?