Повесть о фронтовом детстве - Семяновский Феликс Михайлович - Страница 34

– Стой, кто идёт? – прозвучал впереди негромкий голос.

– Свои, – так же негромко ответил Пётр Иваныч.

Разведчики остановились, сбились в кучу. Я притаился за изгибом.

– Ну, как там? – спросил Пётр Иваныч.

– Тихо, – ответил тот же голос. – Не шумят. Ребята и днём и сейчас смотрели. Мин не ставили. Только вы правее держитесь, в овраг не спускайтесь. Там один из наших лежит – подбили в пикете. Комбат звонил, приказал в случае чего поддержать вас огнём. Но вы уж постарайтесь потише.

– Где твои?

– Сидят справа и слева. Всё боевое охранение.

– Приготовились, – тихо приказал Пётр Иваныч. – Ползти за мной.

Зашуршали плащ-палатки. Разведчики один за другим выбирались из траншеи. Я переждал немного и там же, где они, выкарабкался наверх, прижался к земле и пополз. Грязь налипала на меня, набивалась в сапоги, я с трудом вытаскивал руки. Потом пошла мокрая тяжёлая трава. Она цеплялась за руки и ноги, резала ладони. Было слышно как капли сыпались с листьев на землю, трава шуршала при каждом моём движении.

Фрицы стреляли редко. Иногда пули пролетали недалеко от меня, шлёпались в воду. Справа короткими очередями бил немецкий пулемёт. Трассирующие пули светились в темноте. Всё время взлетали ракеты. Их неживой свет медленно тянулся по земле. Тогда я поднимал голову и напряжённо всматривался, искал наших. Но они так вжимались в землю, что я не успевал ничего разглядеть – ракеты уже гасли.

Шум дождя заглушал все звуки, и сколько я ни прислушивался, наших не было слышно. Они были где-то правее, впереди.

Я полз, полз и вдруг понял, что потерял их. Они куда-то исчезли, как сквозь землю провалились. Что делать? Кричать? Звать их? Нельзя. Это же передний край. Немцы близко. Я могу выдать наших.

И тут начал стрелять немецкий пулемёт. Слева, совсем недалеко от меня. Он строчил изо всех сил в том направлении, куда уползли разведчики. Трассирующие пули летели за ними в темноту, точно хотели быстрее догнать их.

Это он! Тот самый! Пулемёт перед оврагом. Это он убил старшего лейтенанта Тимошенко!

– Стой! – крикнул я пулемётчику что было силы. – Стой!

Что придумать? Быстрее! Он же наших перестреляет. Пусть лучше по мне бьёт.

А пулемёт строчил и строчил.

Я рванулся к нему. Кобура ударила в живот.

Я выдернул пистолет из кобуры. Достал из-за пазухи тёплый патрон и вставил в ствол. Меня била дрожь нетерпения. Я отвёл курок назад и поставил на боевой взвод. Направил пистолет туда, где мелькало рваное пламя выстрелов, что было силы обхватил рукоятку и нажал на спусковой крючок.

Резким ударом отдачи руки отбросило назад и вверх. Ракета с шумным свистом прорезала тьму и полетела к пулемёту. В ушах зазвенело, зашумело. Запахло так противно, будто весь воздух выжгло порохом. Нечем было дышать.

И тут поднялась катавасия! Мой выстрел точно разбудил передний край. Началась беспорядочная стрельба. Стреляли и наши и немцы, не поймёшь, кто больше. Ракеты одна за другой поднимались в небо. Их свет заливал всё впереди. Несколько наших пулемётов ударили по этому, немецкому, и он замолчал. Начал стрелять другой. Пули с тонким визгом прошли над самой головой. Слышно было, как они шлёпались в грязь.

Я вжался в землю. И тут услышал новый противный свистящий звук. Он нарастал, и холод прошёл у меня по всему телу. Мина! Я ещё сильнее вжался в грязь, закрыл глаза и стиснул зубы. Мина разорвалась рядом. Земля дрогнула. Снова раздался противный вой. Звук разрыва оглушил меня. Мокрая земля полетела вверх и хлестнула по спине. Мины, завывая, летели одна за другой. Вокруг визжало и рвалось, летели грязь и вода, свистели осколки.

Немцы накрыли меня огнём. Плохо дело. Пётр Иваныч учил: нельзя лежать под миномётным огнём. Надо броском выходить из-под него. Но впереди были немцы, к ним не побежишь. Надо к своим, назад. Только бы оторваться от земли. Вот сейчас, сейчас…

И вдруг при свете ракеты мина почти рядом со мной попала в убитого бойца. Рвануло с огнём и треском. Вверх полетели рука, кусок гимнастёрки. Стало так страшно, как никогда ещё не было.

Я вскочил и побежал к нашим. Грязь и вода летели из-под ног. Сердце билось так, что вот-вот готово было выскочить. Я бежал без оглядки, как будто фрицы гнались за мной. Падал, поднимался и снова бежал. Несколько раз над самой головой пронеслись пули.

Наконец я кубарем скатился в траншею. Здесь стреляли, кричали команды, кто-то пробежал впереди. Я кинулся вправо, повернул в ход сообщения, выскочил из него и свалился в какую-то яму.

Я никак не мог отдышаться, судорожно хватал ртом воздух. Стало холодно, сырость пробирала до костей. Закоченели руки, зябли ноги. Я вложил пистолет в кобуру, скорчился, чтобы было потеплей, и сунул руки за пазуху. Они были в грязи, и весь я с ног до головы был заляпан грязью.

Ночь уже перевалила за половину, дело шло к рассвету. Темнота постепенно сменялась туманом. Впереди стала медленно обозначаться серая полоска неба. Надо было возвращаться к себе в хату. Но я так устал, что не хотелось даже шевелиться. А сидеть в яме нельзя, а то совсем замёрзнешь. Опираясь на руки, я с трудом поднялся и выбрался из неё.

Я оглядел себя. В таком грязном обмундировании нельзя возвращаться в хату. Рядом была глубокая лужа с отстоявшейся водой. Сначала надо отмыть пистолет. Я разрядил его, хорошенько смыл грязь, вытер подолом гимнастёрки и спрятал в кобуру. Умылся и стал отмывать гимнастёрку. Вода сводила пальцы. Я только размазывал грязь. Сейчас у меня ничего не получится. Вот вернусь в хату и выстираю с мылом в горячей воде.

Я медленно побрёл к хате. Дождь продолжал накрапывать. Капли падали на лицо, за воротник, грязь липла к сапогам. Вода хлюпала в них, намокшая одежда тянула вниз. Сил совсем не было. Я шатался, шёл, как заведённый, не выбирая дороги, по лужам, по грязи, по траве. Иногда казалось, что я уже давно сплю в нашей тёплой хате, а идёт кто-то другой. Я останавливался, тряс тяжёлой головой и снова медленно переставлял ноги.

А как же наши? Взяли они «языка» или нет? Вдруг у них снова ничего не вышло? Не надо, не надо об этом думать! Они взяли «языка»! Взяли!.. А если нет, что тогда делать?