Повесть о фронтовом детстве - Семяновский Феликс Михайлович - Страница 31

Мы дружно подхватили:

Второй куплет мы начали все сразу:

Что-то крепкое, надёжное было в этой песне, как и в самих разведчиках. Песня всё нарастала, становилась громче. Голоса звучали в лад. Мы пели про Ермака, будто про себя песню складывали. Сейчас, как и в песне, шумел дождь, завывал ветер. Разведчики, как и товарищи Ермака, отдыхали после военных трудов. И я отдыхал с ними.

Вдруг дверь распахнулась, и в хату вошёл наш батя. За ним появились начальник разведки дивизии майор Монастырёв и два автоматчика. Мы вскочили и вытянулись.

Батя по-хозяйски уселся за стол, снял тёмную от дождя плащ-палатку и остался в затянутой офицерским ремнём телогрейке. Он сильно изменился с тех пор, как я его видел последний раз: похудел, возле воспалённых глаз появились морщинки.

Внимательно посмотрев на Петра Иваныча, батя медленным взглядом обвёл хату, задержал его на мне и снова посмотрел на Петра Иваныча.

– Садитесь, – приказал батя. – Чем занимаетесь?

– Отдыхаем.

– Дело хорошее. Но придётся прервать это приятное занятие. Обстановка, думаю, вам хорошо известна. На то вы – глаза и уши армии. Не сегодня-завтра получим приказ о наступлении. Но чтобы идти со спокойной душой, необходимо иметь данные, которых пока ещё нам не хватает. Пояснять дальше не требуется?

– Понятно, «язык» нужен, – спокойно сказал Пётр Иваныч.

– Вот именно. И нужен как можно скорее. Ты у нас на всю дивизию лучший специалист по ночной разведке. Учти: данные нужны не только нам, но и выше. Видишь, начальник разведки к тебе пожаловал. Не каждый день такие гости. Так что не ударь в грязь лицом. Сегодня отдыхайте, как следует отоспитесь, а завтра приступить к делу. Команда на обеспечение ваших действий уже дана. Начальник разведки тоже поможет. Помни, Дёмушкин, сейчас вся ответственность – на тебе.

Наши уже скрылись, в темноте, а я всё стоял возле хаты и смотрел им вслед. Я не боялся простудиться, хоть всю ночь простоял бы под дождём. На фронте меня никакие болезни не брали. Я поёживался от ночной сырости, слушал, как крупные капли дождя стучат по траве, и чего-то ждал. Наконец дождь и ветер прогнали меня со двора.

В хате было пустынно и скучно, как всегда, когда разведчики уходили на задание. Дядя Вася раскладывал возле печки мокрые дрова, которые мы принесли днём. Несколько сухих поленьев он подбросил в печку. Он для разведчиков топил, чтобы они, вернувшись, смогли обогреться и обсушиться.

Дядя Вася теперь до утра не уснёт, будет дожидаться наших. Он сел на лавочку перед печкой, сгорбился, закурил. Его морщинистое лицо было усталым. Как ему, наверное, надоела эта война!

Я сел рядом с ним. Он кочергой помешал головешки и подбросил ещё несколько поленьев. Они разгорались медленно, сердито ворчали и вдруг вспыхнули ярким пламенем.

А за окном была глухая темнота, слышалось, как шелестит дождь, как свистит ветер, как на переднем крае редко стреляют. Где сейчас наши? Наверное, уже к фрицам подбираются. Они с «языком» вернутся не раньше чем к рассвету. А так хотелось, чтобы они как можно скорей, сейчас вошли в хату!

Я не выдержал и вышел во двор. Ночь была непроглядно тёмной. По-прежнему дул сырой ветер, нудный дождь не переставал. Немцы стреляли чаще, чем днём. Пулемётные очереди то вспыхивали, то гасли, проносились цепочки трассирующих пуль.

Вдруг началась трескотня. Стреляли сразу и автоматы и пулемёты. Кто это? Неужели наши? У них же не было пулемётов. А может, это по ним стрельбу открыли?

Стрельба кончилась так же внезапно, как и началась. Я всё прислушивался к переднему краю и старался угадать, что же там произошло.

Я дрожал то ли от холода, то ли от нетерпения. Хоть бы дождь перестал! Разве по грязи и по такой непогоде много наползаешь? Да ещё небось промокли до нитки. Меня бил озноб, стучали зубы.

В хате по-прежнему было тихо, только трещали поленья. Но стало как-то беспокойней. От огня в печке и света коптилки по стенам ходили тревожные тени. В углах залегла тьма. По глазам дяди Васи я понял, что он тоже слышал стрельбу.

Спать совсем не хотелось. Я ещё несколько раз выскакивал на улицу, прислушивался, всматривался в темноту, снова возвращался в хату. Мне не сиделось, не стоялось, и я всё ходил и ходил, оглядываясь на двери и окна.

Разведчики вернулись только под утро. Сердито хлопнула дверь, раздались тяжёлые шаги. Все были мокрые, с грязными лицами, припухшими, как всегда после бессонной ночи, глазами, посиневшими от холода губами. Плащ-палатки напитались водой, грязь облепила сапоги и маскхалаты, лоснилась на коленях.

Почему разведчики стараются не смотреть друг на друга? Такими хмурыми они ещё ни разу не возвращались. Что случилось? Я торопливо пересчитал их. Все двенадцать были на месте. А «язык» где? Неужели они без «языка» вернулись?

Я с надеждой посмотрел на Витю, но он отвернулся к окну.

Значит, наши «языка» не взяли. Раньше они совсем другими приходили: хоть и уставшими, как сейчас, но довольными, сразу набрасывались на еду, шумно рассказывали, что у них было в поиске.

Пётр Иваныч скомандовал хриплым голосом:

– Всем спать!

Разведчики устало стаскивали сапоги, маскхалаты, гимнастёрки и, повалившись на шинели, тут же засыпали. Один только Витя всё смотрел в потолок хмурыми глазами. Но вот и он уснул. У Яшки мокрый чуб прилип ко лбу и, видно, мешал ему, но он так и не проснулся, что-то неразборчиво бормотал во сне.

Дядя Вася развесил на верёвках обмундирование, пристроил около печки сапоги. От одежды повалил пар. Рядом с разведчиками лежали мокрые автоматы. Надо почистить их, а то ржавчиной покроются. Я потихоньку расстелил плащ-палатку, осторожно снёс к ней все автоматы и стал протирать, с тревогой поглядывая на Петра Иваныча.