Око времени - Кларк Артур Чарльз - Страница 24

Джош кивнул.

— Пока понятно.

Бисеза продолжала:

— Предположим, я стала бы удаляться от вас со скоростью, близкой к скорости света. Что бы я тогда увидела?

Джош нахмурил брови.

— Это было бы похоже на два скоростных поезда, и один из них догонял бы другой — они бы оба ехали быстро, но с точки зрения первого второй ехал бы медленно. — Он улыбнулся. — И когда бы я улыбался, чтобы вас поприветствовать, вы бы видели мои щеки и губы расползающимися, как тающий ледник.

— Верно, — сказала Бисеза. — Отлично, главную мысль вы уловили. Так вот, Эйнштейн… да, жил в начале двадцатого века и был физиком, выдающимся ученым — Эйнштейн установил, что это — не просто оптическое явление. Дело не в том, что я вижу, как черты твоего лица движутся более медленно, Джош. Свет — это самый фундаментальный способ измерения времени. То есть чем быстрее я перемещаюсь, тем медленнее для меня течет ваше время.

Редди потянул себя за кончики усов.

— Это почему же? — Абдыкадыр рассмеялся.

— Со времен Эйнштейна пять поколений школьных учителей не смогли найти вразумительного ответа на этот вопрос, Редди. Но именно так устроена Вселенная.

Джош широко улыбнулся.

— Как это чудесно! Свет всегда юн, он никогда не старится — так может быть, это правда, что ангелы сотворены из света?!

Редди покачал головой.

— Насчет ангелов не знаю, но все это чертовски заумно. И какое это имеет отношение к нашему нынешнему положению?

— Дело в том, — объяснила Бисеза, — что во Вселенной, где время само выстраивается вокруг тебя в зависимости от того, как быстро ты перемещаешься, понятие одновременности несколько зыбкое. То, что, скажем, одновременно для Джоша и Редди, может быть не одновременно для меня. Все зависит от того, как мы двигаемся, как перемещается между нами свет.

Джош кивнул, но не слишком уверенно.

— И дело не просто в согласованности…

— Не в согласованности, — прервала его Бисеза. — Дело в физике.

— Кажется, я понимаю, — проговорил Джош. — И если такое вероятно, то можно взять два события, которые не были одновременными — ну, скажем, какое-то мгновение из моей жизни в тысяча восемьсот восемьдесят пятом году и мгновение из жизни Бисезы в две тысячи тридцать седьмом… и так приблизить эти мгновения одно к другому, так тесно приблизить, что мы могли бы даже…

— Поцеловаться? — подсказал Редди с притворной торжественностью.

Бедолага Джош побагровел от смущения. Редди сказал:

— Но все это описывается с точки зрения того или иного человека. С какой же могущественной точки зрения тогда посмотреть на наш новый мир? С точки зрения Бога или Ока его величества Времени?

— Не знаю, — призналась Бисеза.

— Нам нужно узнать больше, — решительно заявил Джош. — Если у нас когда-нибудь появится шанс все исправить…

— О да, да… — Редди гулко расхохотался. — Вот именно. Исправить!

Абдыкадыр заметил:

— В нашем веке мы привыкли к тому, что наши моря и реки загрязнены. А теперь время перестало быть ровным, безупречным потоком. Оно словно бы помутнело, наполнилось омутами и водоворотами. — Он пожал плечами. — Наверное, нам стоит к этому привыкнуть.

— Но быть может, правда намного проще, — довольно резко проговорил Редди. — Быть может, ваши стрекочущие и машущие крыльями машины поколебали соборную тишину вечности. Лязг и грохот жутких войн вашего века сотряс стены этого храма, и их уже нельзя воздвигнуть вновь.

Джош посмотрел на Абдыкадыра, перевел взгляд на Бисезу.

— Вы хотите сказать, что все это может быть неестественно — что, возможно, это даже не дело рук каких-то сверхъестественных существ… что мы в этом виноваты?

— Возможно, да — отозвалась Бисеза. — Но возможно, и нет. На самом деле мы просто-напросто ушли немного вперед вас в науке, так что точно мы ничего не знаем.

Редди все еще размышлял о теории относительности.

— А кто он был, этот парень… Эйнштейн, кажется? Фамилия вроде бы немецкая.

Абдыкадыр ответил:

— Он был немецким евреем. В ваше время он жил в Мюнхене и ему было… м-м-м… лет шесть.

Редди быстро забормотал:

— Пространство и время сами по себе могут быть искажены… уверенности нет нигде, даже в физике… постулаты Эйнштейна, по всей вероятности, подтолкнули мир к переменам и распаду… а теперь вы говорите, что он еврей и немец одновременно — и это так неизбежно, что можно помереть от хохота.

Телефон негромко произнес:

— Бисеза, есть кое-что еще.

— Что?

— Тау Кита.

Джош сдвинул брови.

— А что это такое? А, вспомнил. Звезда.

— Звезда, похожая на наше солнце, до нее около двенадцати световых лет. Я видел ее в виде вспышки сверхновой. Она была неяркая, в то время, когда я ее заметил, свет уже тускнел, пик свечения миновал… это продолжалось всего несколько ночей, но…

Абдыкадыр, подергав бородку, обескураженно осведомился:

— А что в этом такого удивительного?

— Всего лишь то, что это невозможно, — ответил телефон.

— Как это?

— Только сверхновая бинарной системы — звезда-спутница — должна добавлять основной звезде инертную материю, которая в конце концов и взрывается.

— А Тау Кита — одинарная звезда, — продолжила мысль Бисеза. — Так как же она могла стать сверхновой?

— Можете просмотреть мои записи, — обиженно заметил телефон.

Бисеза неуверенно посмотрела на небо. Редди проворчал:

— В теперешних обстоятельствах лично мне это представляется туманной и абстрактной загадкой. Возможно, нам стоит думать о более насущных делах. Этот ваш телефон уже несколько дней кряду по-вавилонски определяет даты. Долго еще ждать, когда он соизволит поведать нам дивные результаты?

— Это зависит от телефона. Он у меня всегда был самостоятельным.

Редди рассмеялся:

— Сэр Безделушка! Поведай мне все, что знаешь — как можешь, и пусть пока ты знаешь не все. Повелеваю!

Телефон растерянно изрек:

— Бисеза…

Она установила специальную защитную программу, чтобы телефон не выболтал британцам лишнего. Но теперь она только пожала плечами.

— Можешь отвечать, телефон.

— Тринадцатый век, — прошептал телефон. Редди наклонился ближе.

— Когда?!

— Точнее сказать трудно. Изменения в положении звезд невелики… моя камера рассчитана на дневное освещение, и мне приходится делать снимки с большой экспозицией… очень мешают эти гадкие тучи… В этот период имело место несколько лунных затмений. Если я замечу хотя бы одно затмение, я смогу привязать его к определенному дню.

— Значит, тринадцатый век, — ахнул Редди и вгляделся в подернутое облаками небо. — Мы в шести веках от дома!

— А мы — в восьми, — мрачно добавила Бисеза. — Но что это означает? Пусть над нами небо тринадцатого века, но под ногами у нас определенно не земля тринадцатого века. Джамруда, к примеру, тогда не существовало.

Джош выразил свое мнение:

— А может быть, тринадцатый век — основа, фундамент. Что-то вроде канвы, на которую нашиты другие лоскутки времени, — вот и получилась громадная хронологическая оболочка планеты.

— Простите за малоприятные новости, — извинился телефон.

Бисеза пожала плечами.

— Новости скорее сложные, чем плохие.

Редди привалился спиной к валуну, забросил руки за голову. В его толстенных очках отражались тучи.

— Тринадцатый век… — протянул он задумчиво. — Какое получается удивительное путешествие. Я-то думал: попаду на северо-западную границу — вот это будет приключение! Но оказаться заброшенным в средние века!.. Но должен признаться, у меня в данный момент нет ощущения чуда. И даже страха я не чувствую из-за того, что мы потерялись.

Джош отхлебнул лимонада.

— А что же ты чувствуешь?

Редди ответил:

— Когда мне было пять лет, меня отправили к родственникам в Саутси. Тогда это было обычным делом: родители-эмигранты хотели, чтобы их дети обосновались на родине. Но в пять лет я в этом ничегошеньки не смыслил. Я возненавидел это место, как только туда ступила моя нога — Лорн — лодж, дом-тюрьма! Меня там регулярно наказывали за одно и то же страшное преступление — за то, что я был самим собой! Мы с сестрой утешались игрой в Робинзона Крузо, но я никогда не мечтал о том, что стану Робинзоном Крузо во времени! Где-то теперь бедняжка Трикс… Но тогда более всего было обидно и больно из-за того, что мои родители меня бросили — как мне тогда казалось. Предали и бросили в этом унылом месте, средоточии несчастья и боли…