Валькирия - Семенова Мария Васильевна - Страница 67

У Оладьи было на корабле деревянное изваяние Волоса, помощника на торгу. Новогородец извлёк кленового Бога, утвердил в низине за холмом, подальше от крепости, чтобы не гневать Перуна и воеводу, стал потчевать старого Змея сырым мясом, печёным хлебом и луком...

Славный торг получился! Ни разу ещё я не видела одновременно столько богатств. Ну, может, разве весной, когда грузили корабль с данью для князя.

Кормщик же новогородский оказался молодым парнем, белёсым и на вид вялым. Звали его Вихорко. Плотица разговаривал с ним, даже ходил посмотреть, как у них уряжен корабль. А я только гадала, достанутся ли мне хоть вышитые сапожки, когда купцы поклонятся подарками воеводе и нам, кметям.

У воинов не было принято хвастаться пустячными ранами вроде моей – но что делать, раз воевода поневолил купцов как раз из-за неё? Робкая Велета заахала, и я знай следила, чтобы она не прижала руки к лицу, как бывает с испуганными. Ещё не хватало, чтобы дитя родилось с красным пятном на лбу. Славомир велел поднять рукав, посмотрел и сказал почти зло:

– Моя станешь – запру!..

К тому времени меня начало уже лихорадить, не то, пожалуй, спросила бы – отколь взял, что стану твоя? А может, и не спросила бы. Хоть какова, а забота, что обижать.

– Первая рана – всегда самая больная, – сказал Хаген. – Теперь не будешь бояться.

Я задумалась над его словами и решила, что он был прав.

Вечером собрали пир, но мне не пришлось сидеть за столом под любопытными взглядами Вольгаста и новогородцев. Меня снова заперли в клеть, знакомую со времени Посвящения, и я голодная ходила из угла в угол, баюкая руку, потом легла, кутаясь в одеяло.

Наши пращуры крепче нас помнили заветы прежних времён, лучше нас знали, что можно, чего нельзя смертному человеку. Сто лет назад не я одна – все, ходившие в море, сидели бы взаперти. Ведь ещё жили старцы, которые ни за что не сели бы есть из одной мисы с охотником, вернувшимся после ночёвки в лесу. Пусть сперва подтвердит, что он вправду тот, за кого себя выдаёт, не дух леший, похитивший человеческое обличье. Пусть сперва посидит один и подальше от общего очага – подойдёт к нему, если за эти дни ни с кем не будет беды... А если не просто бродил в лесных закоулках, если срубил великое дерево или убил опасного зверя!.. Недогляди – и случится, как с пращуром, обидевшим Злую Берёзу!

Сто лет назад никто не выбежал бы встречать по-ходников за ворота, никто не посмел бы даже заговорить, пока мы не очистимся, не станем опять людьми среди людей... Ныне мир изменился, и, знать, не в лучшую сторону. Теперь, если не было боя, очищение относилось только к вождю. И ко мне. Потому что я была девка, и моя кровь пролилась.

Кровь священна. Кровь женщины – трижды священна, в 'ней пребывает душа, из неё сплачивается младенец. Оттого-то охотится и воюет мужчина, а женщина должна сохранять и беречь кровь, а если это не удаётся, она делается опасна для себя и для других. Вот и подле меня истончилась грань между мирами, клубился невидимый водоворот – не подходи близко, затянет!

Сто лет назад меня, пожалуй, вовсе высадили бы с корабля в лодку. Да. А теперь вот и Славомир сам проходил в клеть и до вечера сидел у двери, веселил запертую разговором... Не тот страх стал в людях. К худу или к добру?

Станет рожать Велета и тоже прольёт кровь. Мы сведём её в баню, где нет чтимого очага. Раньше, если верить старухам, в лес уходили, никто и не помогал...

Я вздохнула. Велета мне говорила: жена Вольгаста была в тягости, когда напали датчане. Теперь его тоже называли вождём, и в дружинной избе над озером Весь стыло его одинокое сиротское ложе...

Я вдруг вспомнила о древнем Вожде, про которого рассказывал Хаген. Того, что совершил этот Вождь, с избытком хватило для славы, не зря вспоминали о нём почти девять столетий. А вот для жизни?.. Он не успел обнять женщину и не оставил детей. Успел только умереть за своих людей, умереть жестоко и страшно, когда его прибивали гвоздями к белому победному древу... Был он счастлив хоть день, пока ходил по земле? С кем его разлучили?..

Тонкая щель под дверью, дававшая немного тусклого света, медленно меркла: близилась ночь. Никто не искал поссорить Велету и моего побратима. Сами не сохранили, не сберегли... Холодный сквозняк, пробравшийся с моря, коснулся моих ног, я вздрогнула, запахивая одеяло. И кто-то другой, безжалостный и беспощадный, вдруг вопросил: а ну как я сама однажды поссорюсь с Тем, кого я всегда жду? Если обидит меня? Тоже лишку разойдётся на весёлом пиру? Или я чем провинюсь? Да просто – под горячую руку? Как стану потом смотреть в глаза ему – и вспоминать их враждебными, слепыми и мутными от неприязни ко мне?..

Не быть тому никогда, вскричала во мне душа. Никогда!.. Тот, кого я всегда жду, он был... что каменная скала, при которой надёжно расти клонящемуся вьюнку. Твёрдый камень, тёплый от солнца. И не бывает такого, чтобы скала отворачивалась, стряхивая чьи-то слабые корни. Если рушится, значит, рушится мир. Весь мир маленького вьюнка...

Ну а что, если всё-таки, не отставал тот другой, разумный и трезвый, привыкший холодно наблюдать со стороны и тогда, когда мне блазнилось – падает небо. А что, если всё-таки?..

Тогда я виновато припомнила страшный заметённый двор, который я никак не могла пересечь во сне... Нет. Это был неправильный сон. Такие сны подсылает злая Морана, и они по-гадючьи жалят в самое сердце. Всё было не так. Я никуда не уходила, чтобы потом бежать, надсаживаясь, назад. Я обняла ладонями его лицо, и он не оттолкнул моих рук, потому что иначе – потому что иначе он не был бы Тем, кого я всегда жду. И ещё потому, что в зрачках у него опять отражалась метельная ночь и Злая Берёза с окровавленным, обледенелым стволом... И я крепко прижала к своей груди его голову и не отпускала, пока не растаяло страшное наваждение и вокруг снова было только ликующее весеннее солнце...

А кто-то другой плакал, зная: это сбылось лишь во сне. Наяву он был один. Без меня. Он так и остался навеки в зимней ночи, и мне никогда не поспеть к нему, не обнять, не спасти...

Смейтесь, если смешно!.. Мне вдруг помстилось – кто-то стоял по ту сторону двери, совсем рядом, ждущий меня, живой... Я вскочила, сбрасывая одеяло, босиком, бесшумно перебежала по полу... Нет, конечно, там никого не было, но странное чувство не покидало, и тогда я распласталась по дверным доскам, раскинула руки, всем существом устремляясь к тому, кого не было там, снаружи, а может, совсем не было на земле, я слышала его дыхание и ощущала тепло, близкое тепло любимого тела...