Валькирия - Семенова Мария Васильевна - Страница 62

Двое отроков, взятых в море науки ради, не выдержали: первыми вскинули луки, бросая стрелы в полёт. Ждать всегда нелегко. Мальчишеское нетерпение наградил заслуженный смех. Встречный ветер обессилил и уронил стрелы в воду, не допустив и близко до цели. Такие стрелки всегда находятся на корабле, и мне предстояло узнать, что их стрелы тонут всё-таки не вовсе без пользы, помогая другим, более хладнокровным, взять хороший прицел. Я старалась не обращать внимания на кметей, начавших уже теребить упругие сыромятные тетивы, не боявшиеся ни воды, ни жары. Может, у них были луки куда сильней моего. Не равняться же с ними.

Если бы на нас теперь шёл вражий корабль, с него давно бы уже летела певчая смерть, так что сидеть бы нам, скорчившись, за щитами, моя же стрела не досягнула бы двух саженей... сажени...

Неразлучное громовое колесо толкнуло в ключицу: пора! Вот корабль припал левым бортом к воде, вознося правый; в бою он закрыл бы нас, дал приготовиться; лодья начала выпрямляться, я вскочила, оттягивая тетиву до правого уха; нашла глазами скакавший бочонок и выпустила подряд все три стрелы... проследила за их полётом, увидела торчащими, обрадовалась... и запоздало смекнула, умный враг утыкал бы меня, как ежа, не позволил метнуть вторую стрелу, третью... что растороп-Хорошо, если Куда уж там.

Плотица вновь развернул корабль, догоняя бочонок. Я виновато ждала: воевода, внимательно следивший за нами, станет учить нескладёх, подаривших Морскому Хозяину ладные боевые стрелы, а с ними меня неосторожную. Он ведь не пощадит и не понадеется, что в бою буду умней. Вотрёт, как едкую мазь. Вождь повернулся к Плотице и указал рукой против ветра, звеневшего в снастях на разные голоса:

– Чайки кружатся... глянем, что там такое. Я брезгливо подумала, что там скорее всего был дохлый тюлень, разбухший, обезображенный тлением и клювами прожорливых птиц.

– Падаль какая-нибудь, – проворчал кормщик, топча палубу упрямой деревянной ногой. Вождь ничего не ответил. Парни выловили бочонок, Плотица гаркнул, прокашлявшись:

– Поворот!..

Мы кинулись по местам: ребята – хватать тугие концы, нести бьющееся ветрило на левый с правого борта, а я – из-под ног паршивым котёнком, не ровён час, помешаю. К парусной работе, как и к веслу, меня близко не подпускали. Того гляди, впутаюсь долгой косой в смолёные ужища, подставлю голову под катящийся бегунок, ручки белые намозолю... что было мне – обижаться? Или опять радоваться, что срама миную?

А всё же не зря люди звали Мстивоя Ломаного воеводой. Мы издали поняли, что это был совсем не тюлень. Качался в воде обрубок бревна, способный удерживать на плаву человека. Потом я разглядела верёвку и две привязанные руки. Время от времени руки напрягались и жестоким усилием вытягивали к поверхности голову. Чайки бросались с криками, пытаясь клевать. Человек хватал ртом воздух пополам с водой, и голова снова тонула. Привязанный не замечал ни галдевших птиц, ни нашего корабля. Он ничего вокруг уже не замечал.

Наверное, кто-то решил подарить его Морскому Хозяину, как я чёрного петуха. Только я не мучила птицу, прежде чем утопить. Тут мне стало жутко и холодно, и кто-то другой, склонный всё примерять на себя толкнул меня в бок: так же сделают и с тобой, когда попадёшь в плен. А прежде ещё всё отнимут, что можно отнять у связанной девки. Ой мне!..

...Знать, о Морском Хозяине подумали все. Воевода хмуро промолвил:

– С Богами здешними я сам толковать стану, когда осерчают. А хуже будет, про нас скажут: струсили...

Корабль прошёл мимо бревна, и три молодца, быстро скинув одежду, с ножами в зубах перебрались через борт. Двое стали рубить путы, а третий обхватил человека поперёк живота. У того был привязан тяжкий камень к ногам. Этот камень едва не повлёк обоих на дно, когда пали верёвки. Упорен, знать, и на диво силён был незнакомец, коль до сих пор успевал взнимать себя к свету... другое дело, и вождь повернул корабль как раз вовремя. Да что говорить.

Лодья описала круг и приблизилась осторожно, на вёслах. Крепкие руки втащили на палубу всех четверых. Трое кметей были с головы до пят красны от холодной воды и жгучего ветра. Спасённый лежал на гладких досках, мучительно выгнувшись, раскинув окостенелые ноги, беспомощное нагое тело казалось мертвенно-серым, как скудная лесная земля. Он не открывал глаз, но руки по-прежнему судорожно сгибались, он запрокидывал голову, ударяясь о палубу затылком, и с лютым хрипом скалил ровные зубы: он был давно без сознания и всё ещё погибал в воде между тонущим камнем и плавучим бревном... Пока мы смотрели, он вздрогнул, и выпяченные рёбра перестали подниматься и опадать.

Сугубого приказа нам не понадобилось! Тот не кметь на лодье, кто тут растеряется. Двое припали на колени и начали сдавливать ему грудь, не позволяя сердцу умолкнуть. Мутная вода истекла из уст человека... Я вобрала в себя побольше воздуху, обняла губами его рот и с силой вдунула в горло. Это был молодой великан, сотворённый для праздника бытия: как позволить, чтобы ушёл с весёлого пира, чуть пригубив? Он так яростно сражался со смертью – и разрешить ему, уже спасённому, вдруг взять умереть? Ну нет. Слишком могучая жизнь обитала внутри холодного тела, ей надо было лишь немного помочь. У меня начало темнеть в глазах от глубоких вдохов и выдохов, но вот губы затрепетали, широкая грудь сама вобрала воздух, и человек закашлялся и застонал, заскрёб пальцами доски. Теперь надо было согреть его и дать отлежаться. Случись всё это около суши, можно было бы ещё присыпать землёй, возвращая на время в праматеринское лоно... Что поделаешь, берег давно пропал вдалеке. Ребята вынули из-под палубы два хороших меховых одеяла и дали мне толстую варежку. Я всунула в неё ладонь и начала тереть человека, гоня по жилам и жилочкам отяжелевшую кровь.

Он был красивый, хотя и очень замученный. Как раз такое лицо, какое могло бы нравиться мне: гордое, резкое, напрочь лишённое слащавой девичьей нежности. Крепкие скулы, прямой нос и тёмные брови над сомкнутыми глазами, как крылья. Если бы ещё не серый налёт страдания, старивший и искажавший лицо... Я подумала, какими будут глаза, когда у него хватит сил поднять наконец ресницы, прилипшие к худым мокрым щекам? И как он выглядит, когда улыбается? И что делать, если он захочет мне улыбнуться?