Валькирия - Семенова Мария Васильевна - Страница 43

...Сейчас разведут беспощадный огонь перед хлевом, где лежит больная корова. Добела раскалят кованый гвоздь и дадут нести его кругом двора. Или прикажут войти к корове и выйти, хватит и этого. Голая ладонь сперва зашипит, потом почернеет и распадётся, выглянут кости, и сердце начнёт останавливаться от боли... на третий день станут смотреть ожоги и неизвестно ещё, что порешат...

– Погоди ты с железом, – сказал вождь недовольно. – Я её для того полгода кормил, чтобы калекой службу служила? Выйдет чиста – ты ей наново руку приставишь?

Третьяк открыл было рот и закрыл, насупился, раздумывая, что говорить, обернулся к своим – не посоветуют ли. Мстивой дожидаться не стал, спросил громко:

– Кто видел, как она порчу творила? Оказалось, не видел никто. И вождь продолжал:

– Если по Правде, значит, ваш послух, наш очистник. Тебе, Третьяк, кто всех злее клепал?

Третьяк ахнул от неожиданности, а люди зашумели и вытолкнули Голубу. Она вскрикнула и хотела юркнуть обратно, но её не пустили: болтала языком – отвечай. Так всегда поступают, когда прямой вины не доказано, один наговор. Мать Голубы, накликавшая дочке беду, покатилась по земле и завизжала. Её кинулись поднимать, она не давалась. Жестокий варяг посмотрел на неё и как будто поморщился:

– Без железа рассудим... Достанет тут и воды. Голуба заплакала, закрыла руками лицо. Вождь повёл глазами на кметей, выбирая парня поздоровей... и тут мимо нас скользнула Велета и со счастливой улыбкой вышла на середину:

– Я Зимушке очистницей буду. Я ей подружка. Опередить её никто не успел, ни Блуд, ни Ярун. Любой на месте вождя зашатался бы. Такое родное – и дать, чтоб испытывали водой!.. Сестрёнку возлюбленную!.. А по ту сторону плакала девка, сидевшая рядом с ним на зимних беседах. Та самая, что брала его руку, нежно гладила пальцы... Вот такое страшное дело, и всё по моей вине. Наверняка он жалел, что не предал меня сразу на смерть.

Воде не зря поклоняются, у неё священная сила. Как испытывают водой? Окунают обоих, ответчика и истца, и следят, кто первый смутится, кого уязвит справедливость, завещанная воде.

В проруби, где мы полоскались каждое утро, места было хоть отбавляй. По ночам её схватывала прозрачная корочка, но к полудню края оплавлялись, обтаивали на солнце. Зарёванная Голуба приблизилась к проруби, как к открытой могиле, и мучительно долго терзала пряжку плаща, никак не могла её расстегнуть. Велета всё так же радостно улыбнулась братьям, мне и Яруну и принялась раздеваться спокойно, как у себя в горнице, в уютном тепле. Я слышала, Ярун сдавленно застонал. Велета верила в мою невиновность и не сомневалась, что победит. Мы тоже верили – морская вода рассудит по Правде и не сделает ей худа. Но оба мы предпочли бы тягаться со всей деревней по очереди, лишь бы не видеть, как она обнажённая проходит по льду в ярком солнечном свете – гляди, если кто недоверчивый, ни оберега на теле, ни тайного знака, ни жира гусиного!.. – а затем садится на скользкую кромку и неумело, неловко спускается в дышащую прорубь... нежная молочная кожа в зелёной воде покрылась зыбкой русалочьей чешуёй.

Вождь смотрел молча и был похож на лук, что я разглядывала тогда на стене. То же спокойствие хуже всяких угроз. Старый сакс держал меня за плечо. По-моему, он боялся, как бы я не кинулась на помощь Велете. Время шло.

– Не могу больше!.. – заголосила Голуба так, что все вздрогнули. И забилась в воде, словно её топили, подвязывали тяжкий камень к ногам. – Не знаю! Не знаю я ничего!..

Мстивой оказался у проруби прежде, чем мы успели что-нибудь сообразить. Одним рывком выхватил лёгкую Велету из моря, закутал в свой меховой плащ, на котором можно было найти шов от дыры, оставленной моим топором... У берега ждала баня. Он никому не доверит сестру, сам будет парить её до малинового свечения, до жара в костях...

Как уж там вынимали-завёртывали Голубу, никто из нас не оглядывался. Насмешник Блуд потом не давал девке проходу, всё вспоминал её голую, пока Славомир не прикрикнул. И надо ли говорить, ни одна корова у Третьяка и в округе больше не пала.

Несколько дней вождь не пускал Велету из дома. Всё слушал – вдруг кашлянет. Ночами я лежала с ней рядом и не столько спала, сколько следила, ровно ли дышит. Никогда мне не отплатить ей и за частицу добра, не совершить даже доли того, что она для меня совершила. Я неуклюже попробовала сказать ей об этом. Легко краснеющая Велета страшно смутилась и на ухо поведала мне великую тайну:

– Яруна ты привела.

Я не знаю, ждала ли она единственного человека, но она его дождалась. И Ярун обрёл ту, что была ему предназначена. А меня обежала скаредная смерть потому лишь, что отстояла, не выдала, не пощадила себя маленькая Велета. Где ж он был, отчаянный воин, который сразился бы за меня против всех и победил. Который и не подумал бы разбираться, честна я или виновна. Который деревню по брёвнышку раскатил бы, а меня пальцем тронуть не дал. Да что тронуть – худое слово сказать...

...а где-то глубоко внутри себя я давно уже знала: он не придёт. Тот, кто смог бы взять у меня всё и отдать сторицей. Он не придёт никогда, его нет на этой земле. Пора уже мне научиться жить без него.

Зря боялся за сестру воевода. Велета не чихнула лишнего разу, и мой побратим повёл её смотреть подснежники, родившиеся в лесу. С ними, поджав лапу в лубке и вертя обрубком хвоста, поскакал ощипанный пёс. Он знал Яруна хозяином и уже привыкал к новому имени – Куцый. На прежнее не откликался. Запамятовал со страху.

Скоро девушки-славницы наденут лучшие порты и станут гулять, взявшись за руки, нарядной змеей под громкую песню. А молодые ребята, пришлые и свои, будут пытаться нарушить девичий ряд, отбить, увести в сторонку самую милую. Я знала, в прошлом году дочь старейшины всегда вела танок. Выступала лебёдушкой и непременно старалась пройти поближе к вождю, ибо тот всякий раз ходил проследить, не обидели бы кого ревнивые молодцы... Что будет с нею теперь, как сумеет глядеть на него, улыбаться? Я судила по себе: я бы не смогла.

Может, Голуба теперь затворится в дому, позабудет, как выглядит праздничная рубаха. И ведь у лживых наветниц, случается, волосы вылезают, гнутся дугой стройные спины...