Драгоценность, которая была нашей - Декстер Колин - Страница 18

Глава девятнадцати

К 21.30 университетский парк был уже давно закрыт, в сущности, с самого захода солнца. Тем не менее подобное обстоятельство редко останавливает решительно настроенных влюбленных и прочих, у кого не совсем в порядке голова, и они успешно изыскивают пути проникновения через заборы и живую изгородь, чтобы попасть в эти знаменитые пределы, место, как будто специально созданное для бесчисленных копуляций, происходящих здесь с тех времен, когда на этих акрах во время гражданской войны расположилась роялистская артиллерия.

Парочка таких любовников наших дней, Майкл Вудз (в возрасте семнадцати лет) и Карен Джонс (двумя годами старше), оба из деревни Олд-Марстон, находящейся к востоку от парка, медленно прошествовала по горбатому Радужному мостику над Черуэллом, потом прошла к местечку, называемому «Месопотамией», где тропинка пролегает между двумя протоками реки, и здесь юный Майкл, ободряемый тем фактом, что ладонь его правой руки заняла прочную позицию на правой ягодице Карен, впрочем не проявлявшей явных признаков сопротивления, исподволь, но ловко направил нимфетку в укромное местечко, известное как Радость Пастора. Эта всем известная и пользующаяся дурной репутацией купальня находится как раз там, где Черуэлл совершает изящный поворот и образует чудесно вписывающуюся в окружающий пейзаж лагуну. Здесь купается масса людей, и по берегу рассыпаны незамысловатые, но вполне отвечающие своему назначению будки, позволяющие любителям купания сбросить  одежду и натянуть или не натянуть не себя купальные принадлежности. Радость Пастора отгорожена листами рифленого железа, и в летние месяцы ведущая за ограду дверка ревностно охраняется, когда же вода становится слишком холодной даже для наиболее стойких купальщиков обоего пола, на дверку вешают увесистый замок. Однако в тот вечер то ли по причине вандализма, то ли из-за не по сезону налетевшего урагана одна из секций ограды беспризорно валялась на земле, и наша юная пара очень скоро устроилась, прижавшись друг к другу, в одной из будочек. Невзирая на старшинство в годах, Карен слыла одной из самых больших недотрог в деревне, а в данной ситуации явно из них двоих проявляла наибольшую осторожность в том, что касается развития их куртуазных отношений. Это было тем более оправданно, что, как могло бы засвидетельствовать  несколько деревенских девиц, Майкл являлся завзятым членом «общества блудливых рук». После ряда разведывательных проходов по левому бедру его пальцы вдруг переменили тактику и начали упорное продвижение в сторону переда блузки, что возвещало о совершенно новом характер наступления, но именно в этот момент она решила отойти на заранее подготовленные позиции:

— Майк! Давай уйдем отсюда, ну, пожалуйста! Я начинаю замерзать...

— Я скоро-скоро позабочусь об этом, дорогая!

— И тут так жутко. Мне здесь не нравится, Майк.

Он так и думал, еще тогда, когда они в половине девятого пролезли в парк через заросли живой изгороди, когда целовал ее, замедлив шаг на Радужном мостике, над бурлящим стремительным потоком, прикидывая, достаточно ли тепло, чтобы продолжать проникновение под верхнее платье девушки, которая в этот не слишком холодный вечер оделась словно для антарктической экспедиции. Теперь он встал и (как ей показалось) поразительно галантным, даже почти ласковым жестом застегнул ту единственную пуговицу на ее блузке, которую ему удалось за это время расстегнуть.

— Ага! Становится прохладно, правда? — соврал он.

Когда они вышли из калитки, на поверхности воды сверкала яркая луна, и у Карен зашевелились сомнения, уж не обидела ли она этого веселого, живого паренька, но тут ее глаза остановились на каком-то предмете, лежащем прямо перед ними поперек бетонного водосброса.

— А-а-а-а-а!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава двадцатая

Телефон зазвонил совершенно не вовремя, именно тогда, когда, вслушиваясь в медленные звуки дворжаковского  «Американского квартета», Морс мучительно колебался, не зная, не стоит ли поставить эту восхитительную вещь восьмой в своих записях вместо «In Paradisum» из «Реквиема» Форé. Телефон звонил уже второй раз за этот вечер. Несколько раньше Льюис усталым голосом сообщил Морсу, что мистер Эдди Стрэттон сразу же после обеда куда-то уехал — с железнодорожного вокзала — и до сих пор не вернулся в «Рэндольф». Естественно, такое долгое отсутствие беспокоило сержанта, особенно если учесть... хм... некоторые обстоятельства, да, и еще в Кидлингтон несколько минут назад звонил разнервничавшийся Ашенден и спрашивал, не знает ли об этом чего-нибудь полиция. Поэтому Льюис подумал, что, наверное, стоит доложить перед уходом домой... Тот, первый звонок Морс выслушал, если можно так выразиться, вполуха, но второй звонок пробудил у него несомненный интерес.

Когда на место происшествия приехал Морс, там уже находились Льюис с Максом, и медэксперт (совсем не к месту одетый в смокинг) тут же ввел главного инспектора в курс дела, причем весьма возбужденно и цветисто:

— Мертвец лежал там, Морс. — Он махнул рукой в сторону залитой лунным светом водной поверхности у водосброса. — «Что-то беловатое, длинное, непонятное», как выразилась юная леди. Неплохо сказано, а? Кто-то сплавил его сюда по воде, подталкивая лодочным шестом, и, когда я приехал, его тело, его нагое, похожее на губку мокрое тело, было прибито течением к самому берегу — вот здесь, — как раз перед кабинками для раздевании, лицом вниз, на голове ни следа крови, все смыто водой, кровищи же, я думаю, Морс, было мною, а волосы колыхались, вверх-вниз, вверх-вниз...

— Ты что, Макс, выучил все что наизусть и репетировал?

— Я пил, мой мальчик, пил... волосы колыхались, изгибаясь вверх-вниз, словно выбившаяся из сил медуза.

— Очень красиво!

— Я это вычитал, про волосы, не помню где. Жалко не воспользоваться, правда?

— Ты хочешь сказать, что он давно не стригся?

— У тебя совсем не поэтическая душа.

— Ну а сегодня какой еще был прием?

— В управлении здравоохранения  Оксфордшира. Приглашен не как-нибудь, а в качестве почетного лектора!

Макс оттянул свой галстук-бабочку указательным пальцем правой руки, отпустил ее, она щелкнула резинкой, и потом тем же пальцем показал на фигуру человека, покрытую пластиковой простыней и лежащую на мокрой траве у самого края  плеса.

— Кто это? — негромко спросил Морс.

— А я-то думал, ты мне скажешь. Ведь ты детектив, Морс. Догадайся!

— Семидесятилетний калифорниец, у которого вчера умерла жена, согласно мнению самых компетентных медицинских экспертов, в результате самых естественных осложнений со здоровьем.

— А он отчего умер?

— Он? Покончил с собой, утопился, часа три или четыре назад, когда начало смеркаться. А когда труп несло течением, голова ударилась о торчащую ветку дерева. Хочешь еще что-нибудь узнать?

— Двойка тебе, Морс! Я не уверен, что он не американец и что совсем недавно был разлучен с женой. Но в том, что ему нет семидесяти, даю голову на отсечение! Скорее, лет за сорок, можешь поставить свою пенсию, что за сорок.

— Я намереваюсь сохранить пенсию, спасибо.

— Ну, смотри, как хочешь.

Макс сдернул простыню с трупа, и даже Льюис второй раз за этот вечер непроизвольно передернулся. Морс же смотрел только одну или две секунды, потом глубоко вдохнул и на мгновение наклонил голову, как будто у него случился позыв к рвоте, и тут же отвернулся. Ему стало сразу ясно, что, как сказал Макс, крови было много, что тело принадлежало сравнительно молодому человеку и что это тело человека, которого не так давно допрашивал (и к тому же с такой неприязнью) Морс, человека, у которого отняли волверкотскую реликвию, а теперь отняли и жизнь.