Право на поединок - Семенова Мария Васильевна - Страница 64

Оленюшка никому не рассказывала о том, как мало не прокатилась на спине вечного Коня. Тайна, конечно, жгла и распирала ее изнутри, но Оленюшка молчала. Ее много раз подмывало открыться любимой подружке Брусничке. Или бабушке, чей взгляд до сих пор светился отнюдь не стариковским задором. В юности бабушка, как говорили, была лукавой красавицей, гораздой кружить парням буйные головы. люди сказывали, старшие Оленюшкины сестры удались как раз в нее. А вдруг и поймет, что мочи нет сжиться со строгим материным наказом и думать забыть о странном человеке, встреченном в Большом Погосте три года назад?..

Вдруг поймет... Оленюшка так ей ничего и не сказала. Потому что с этим – как в лодке через пороги. Один раз оттолкнешься веслом, и все, и поди попробуй остановись.

Она попыталась мысленно сравнить себя с бабушкой, какой та была в юности, и снова вздохнула. Она сама знала, что ей-то Хозяйка Судеб не отмерила ни девичьего лукавства, ни затмевающей ум красоты. Взрослый же человек, посмотрев на нее, добавил бы, что она еще и переживала самый растрепистый возраст: уже ушла детская прелесть, а взрослые черты покуда не проявились. Бывает ведь, что дурнушки, перелиняв, вызревают в самых настоящих красавиц. Бывает и наоборот. Кто вылупится из взъерошенного птенца по имени Оленюшка, мудрено было покамест даже представить.

Взрослый человек, вероятно, заметил бы и то, что душа девочки пребывала не в большем порядке, нежели внешность. Обиды, которые зрелое сердце на другой день забывает, в тринадцать лет заставляют нешуточно думать о скончании неудавшейся жизни. Или на худой конец о побеге из дому. А если тебе за три года так часто напоминали о коротком разговоре под яблоней, что ты и впрямь поняла – не случайна была та давняя встреча? И столько раз приказывали выкинуть бродягу безродного даже из мыслей, что ты вправду уверовала – он-то и есть твой единственный суженый, Богами обещанная судьба? Как тут быть?.. А удивительный пес с ясной бусиной, вшитой в ошейник, пес-оборотень с человеческими глазами, дважды являвшийся то ли наяву, то ли в мечте?.. Увидит ли она его в третий раз, и если да, то что будет означать его появление?.. В груди холодело, сердце принималось ныть тревожно и сладко. Сколько раз Оленюшка с надеждой поглядывала в святой красный угол, на деревянные лики Богов, вырезанные прадедовскими руками. Она молилась и просила совета, но Боги молчали: думай сама.

Вот она и надумала. Казните теперь.

Оленюшке было обидно. Никто не хотел слушать ее, никто не торопился ободрить. вот хватятся утром – как так, почему коровы не доены? – а дочки и нету...

Мысль о покинутых, обиженно мычащих коровах была определенно лишней. Одно дело – перебирать и растравливать собственные горести, укрепляясь в принятом решении. И совсем другое – понять, что задуманное деяние причинит боль другим. Бессловесной, ни в чем не виноватой скотине... Ласковые носы, добрые глаза, мохнатые уши, привыкшие к ее голосу...

Оленюшка всхлипнула было, жалея себя. Потом потянулась к двери, выглядывая наружу. От движения опрокинулась лежавшая на коленях сума, и выпало бурое орлиное перо. А береста на полу, гладкая и прохладная под ладонью, снова показалась чешуйчатой спиной Речного Коня.

Из рода уйду...

За дверью густела серая полумгла; дверь смотрела на юг – как и в любом строении, которое рубили с умом, – но девочка знала, что розовое зарево прятавшегося солнца стояло прямо на севере. То есть темнее уже не будет, и, стало быть, решать следовало сейчас.

Вот прямо сейчас.

Сердце лихо заколотилось. Оленюшка вдруг заново вспомнила, что ей еще не нарекли настоящего имени, не обернули бедер взрослой женской одеждой. То есть собственной воли и способности к разумным решениям ей покамест как бы даже не полагалось. Вот по осени вскочит в поневу, тогда и...

Она» представила себе чистые, славные лица юношей из соседних семей, тех самых юношей, для которых ее мать заготовила целый кошелек граненых переливчатых бусин, и душу сжала тоска. Как они задирали друг друга, стремясь понравиться ей, как силились соблюсти мужское сдержанное достоинство, хвастаясь своим родом... собственных заслуг пока не было ни у одного, но род у каждого за спиной стоял действительно сильный и знаменитый...

Закусив губы, Оленюшка поднялась на ноги, схватила суму и распахнула дверь. Оглядела пустой двор и подумала, что видит его, наверное, в самый последний раз. Несмотря. на полночь, было светло почти как днем, только стояла удивительная тишина да свет падал не с той стороны, мешая поверить, что все это не во сне.

Оленюшка вдруг трезво и взросло поняла, чем должно завершиться ее бегство из дому. Где она собиралась разыскивать человека, которою Олени иначе как перекатиполем безродным не именовали? Которого она толком не знала даже, как звать?.. В солъвеннской земле, в стольном Галираде?.. Там его, если не врали торговые гости, больше двух лет уже не видали...

Воображение тотчас нарисовало ей, как где-нибудь далеко, на другом конце широкой земли. Серый Пес слушает бродячих певцов, а те сказывают песню о веннской девушке, что отрешилась от своего рода и странствует сама по себе через грады и веси, разыскивая любимого. Тогда-то он посмотрит на бусину, ярко блестящую в волосах, и бусина вдруг вспыхнет радужным огнем, и...

...если только этой самой девушке назавтра же не встретится злой человек из тех, кого она к своим тринадцати годам успела-таки повидать. УМОМ Оленюшка обреченно предвидела, что скорее всего тут и кончится ее путешествие. А ноги, исполнившись бредовой, безрассудной легкости, между тем резво уносили прочь со двора, мимо знакомой клети, мимо теплого хлеба, за околицу, где медно-синей стеной стоял вдоль-поперек исхоженный бор...

В неворотимую сторону. Навсегда.

Оленюшка успела осознать это «навсегда» и мысленно миновать некую грань, ощутив себя отрезанным краем – не приживить, не приставить, не влить обратно в прежнюю жизнь... Когда в нескольких шагах перед ней на тропинке неведомо откуда возникла серая тень.

Пес!.. Пес ростом с волка, только грозней. И на кожаном ошейнике, намертво вшитая, лучилась хрустальная бусина. Не полагалось бы ей, между прочим, так-то лучиться в летнюю полночь. Сердце у Оленюшки подпрыгнуло.

– Здравствуй, – шепнула она. И, припав на колени, протянула руки навстречу.

Пес медленно подошел. Он. не вилял хвостом, не ластился, как другие собаки. Просто наклонил голову, прижался лбом и постоял так. Оленюшка обнимала могучую шею зверя, с наслаждением запускала пальцы в густой жесткий мех и уверенно понимала: вот теперь-то все вправду будет хорошо. Вот теперь все будет как надо.

Поднявшись, девочка взяла серого за ошейник и подобрала с земли заплечную суму.

– Пойдем, песик! Пойдем скорее! Он посмотрел на нее, вздохнул и решительно двинулся... обратно к деревне.

– Не туда, песик! – взмолилась она. – Нам с тобой... нашего человека искать надо!

Он снова посмотрел ей в глаза. Он, конечно, все понимал. Он для верности прихватил зубами край ее рубахи и повел Оленюшку домой.