Право на поединок - Семенова Мария Васильевна - Страница 43

– Вложи меч в ножны, Кавтин, – снова попытался воззвать к разуму ученый аррант. – Давай лучше побеседуем. Боги свидетелями: ты на многое должен...

Но к этому времени молодой нарлак поднялся на ноги, и доводы Эвриха пропали впустую. Кавтин молча рванулся к сидевшему Волкодаву, зоркий, напряженный, готовый поймать любое его движение – и прекратить это движение навсегда. Венн хмуро смотрел, как он приближался, как летела у него из-под ног белесая галька. На сей раз Кавтин вроде бы заметил мелькнувшие руки. Потом он увидел блестящую поверхность воды и головастиков, юрко плававших в глубине. Его меч вспорол гладкую воду, откроив прозрачный ломоть, тотчас рассыпавшийся веером брызг. Кавтин еще попробовал извернуться, но это было уже не в человеческих силах. Ну разве что ухнул в воду не головой, а спиной и плечом.

Пока он отплевывался, еще не успев осознать унижение и умереть от него, неодолимая сила схватила его за шиворот и одним рывком выдернула из воды на сухое. Кавтин мало что видел из-за прилипших к лицу волос, но попытался вслепую отмахнуться мечом. Вот это он сделал зря. Меч тут же вышибло из ладони, а его, едва утвердившегося на ногах, швырнуло обратно в яму с водой.

Мыш сорвался с валуна и с торжествующим криком бросился подобрать головастика, выплеснутого на камни. Возня Волкодава с нарлаком его нисколько не занимала. Зверек отлично понимал, когда его хозяину требовалась помощь, когда не требовалась.

Во второй раз Кавтину пришлось вылезать из воды самому.

– Остыл? – поинтересовался венн. Он сильно щурился, и купеческому сыну его прищур сперва показался насмешливым. Молодой нарлак всмотрелся, стараясь отдышаться и подыскивая достойный ответ, и вдруг заметил, что у венна был просто какой-то непорядок с глазами. Солнечный свет явно мучил его. Венн же сказал тоном приказа: – Сядь!

Некоторое время Кавтин упрямо стоял, глядя на книгочея-арранта, любопытно вертевшего в руках отобранный у него меч. До сих пор Кавтин никому постороннему не позволял касаться оружия. Так велела древняя честь, и юноша держался ее, хотя о воинском Посвящении ему, опоре семьи, приходилось только мечтать.

– Не тронь! – хрипло, с ненавистью сказал он арранту. У него хватило ума не броситься безрассудно. Успел понять: ничего хорошего не получится.

– Да пожалуйста, – передернул плечами аррант. Вытер мокрый клинок узорчатым краем рубахи (Попробовал бы Солнечным Пламенем, новую пришлось бы шить! – хмыкнул про себя Волкодав), сходил за ножнами, убрал в них меч и положил возле ноги.

– Сядь! – повторил венн. И Кавтин сел. Просто потому, что, начни он упорствовать, добился бы только худшего унижения. Мокрая одежда липла к телу, ветерок тянул в спину холодом. Юноша смотрел на Волкодава, однако заговорил с ним аррант.

– Как дела у Иннори? – спросил он неожиданно. И пояснил: – Я навещал его нынче рано утром, но он еще спал.

Кавтин даже вздрогнул. Мысль о беспомощном младшем брате словно откуда-то вытянула его.

– Малыш попросил свои иголки и нитки... – с удивлением услышал он свой собственный голос.

– Я думаю, осенью он снова будет ходить, – улыбнулся аррант. – Послушай совета лекаря, Кавтин: раздобудь ему большую собаку... да... хорошо бы ты купил серого волкодава из веннских лесов. Знаешь, такого мохнатого. Иннори будет держаться за его ошейник, когда станет выбираться из дому. А пес ни в коем случае не даст ему снова сунуться в реку. Да и скверного человека не подпустит...

– Иннори сказал матери, что хочет вышить такую собаку на полотне, – опять совсем неожиданно для себя ответил Кавтин. – Он говорил, она не дала ему захлебнуться в реке. Потом она убежала, но он хорошо запомнил, как она выглядела.

Венн покосился на ученого и как-то непонятно усмехнулся при этих словах, но Кавтин не обратил внимания, а Эврих добавил:

– Я слышал, таким псам венны доверяют детей. Это самые лучшие телохранители.

– У Иннори был телохранитель – Сенгар, – сказал Кавтин. – Его дал брату государь Альпин. Сенгар погиб в наводнении, пытаясь спасти малыша. Иннори говорит, какой-то человек передал вам его меч... – Глаза молодого нарлака вновь зло блеснули: – Вы, должно быть, этот меч прикарманили? Или уже успели продать?..

– Забери, если хочешь, мне он не нужен, – проворчал Волкодав.

Он был рад, что Эврих взял разговор на себя. Он-то бы в простоте душевной взял да вывалил парню все, как оно было, и пусть сам разбирается. УМНЫЙ Эврих начал издалека. Еще пса купить присоветовал...

– Сенгар не погиб, – покачал золотой головой аррант. – Он бросил Иннори.

Кавтин даже приподнялся с земли:

– Тебе почем знать!..

Эврих оглянулся на Волкодава и пояснил:

– Мой друг видел его. Здесь, в Четырех Дубах. Это мы Иннори сказали, будто меч... На самом деле мой друг задал Сенгару хорошую трепку, отнял оружие и велел не показываться на глаза.

– Как!.. – задохнулся купеческий сын. – Да я... я его... я к государю Альпину...

– Нет, – сказал Волкодав. – Сенгар теперь далеко и не вернется, пока не выживет из ума. Пусть Иннори считает его героем. Он его любил.

Эврих тяжело вздохнул и наконец перешел к делу:

– Иннори называл Сенгара очень похожим на Канаона.

Мгновенно побелевший Кавтин при этих словах взвился на ноги и двинулся к ним, стискивая кулаки:

– Не смей упоминать Канаона... Ты хочешь сказать, что мой брат...

– Сядь! – зарычал Волкодав. – Твоя мать уже утратила одного сына из-за того, что слишком баловала его. И чуть не утратила второго, оттого что доверила присматривать за ним чужим людям! Еще не хватало ей тебя потерять из-за того, что сам дураком родился!

Кавтин ощутил его взгляд, как стену, которую не прошибешь ни грудью, ни лбом. И даже мечом навряд ли разрубишь. Он медленно разжал кулаки и сел почти туда же, откуда встал. Там успело натечь с его одежды сырое пятно, но вспышка ярости помогла не чувствовать холода.

– Я хотел сказать, – невозмутимо, словно ничего не случилось, продолжал Эврих, – что мы умолчали об истинном поведении недостойного Сенгара, дабы Иннори, любивший его, не опечалился и не замкнул свое сердце против людей. Пусть Священный Огонь, что правит вами, нарлаками, даст ему прожить жизнь, не вкусив новой измены... И еще я хотел сказать, что мы намеренно не открыли твоей матери всего, что знаем про Канаона. Сына ей все равно не вернешь, так пусть хоть помнит его таким, какого можно любить. Каким можно гордиться...

Кавтин открыл рот говорить... И закрыл его, не издав ни единого звука.

– Когда он подался в наемники? – спросил Волкодав. – Лет десять назад? А домой сколько раз заезжал?.. Три раза? Два?..

Вечером аррант снова побывал в доме наместника, побеседовал с лекарем, навестил Иннори. Госпожа Гельвина никогда прежде не разрешала младшему сыну вышивать при светце, опасаясь, как бы он не испортил глаза. Теперь уступила, зная, что работа способна отвлечь его даже от боли. Мальчик с торжеством показал Эвриху кусок полотна. Заточенным кусочком угля на том полотне был нарисован большой пес. Свирепый зверь топорщил загривок и собирался броситься в бурную реку, откуда махал рукой тонущий человек. Осталось нарисовать камни и деревья на берегу. Эврих долго сидел рядом с Иннори, вспоминая, как что выглядело в том месте, где они его отыскали.

Больные ноги Иннори укрывало толстое меховое одеяло. Его семья тронется в обратный путь самое раннее через месяц, когда кости начнут подживать уже как следует и не будет опасности потревожить лубки. Эврих в последний раз провел над ними ладонью, убедился, что лечение шло своим чередом, взъерошил мальчику волосы и притворил за собой дверь. Он не стал говорить ему, что они со спутниками собирались покинуть Четыре Дуба завтра поутру, вместе с горшечником. Еще не хватало прощаться и объяснять, почему не пришли ни Сигина, ни Рейтамира, ни Волкодав.

Утром, когда встало солнце и постояльцы вышли наружу, их приветствовал доносившийся со стороны ворот стук молотка. Оказывается, после вчерашнего происшествия хозяина осенило замечательным названием для двора, и рукоделы-работники на радостях успели вырезать и даже раскрасить новую вывеску. Блестя подсыхающим лаком, над воротами расправляла аршинные крылья черная летучая мышь. Ее выстрогали с большим знанием дела: чувствовалось, мастеровым было на что посмотреть, ничего не понадобилось и выдумывать. Деревянное чудище висело на рукояти кнута и, щеря клыки в палец длиной, терзало ими растрепанный плетеный ремень. Можно было не сомневаться, что вещественное свидетельство подвига уже хранилось у хозяина в шкафчике, готовое предстать перед глазами недоверчивых и любопытных гостей. Новое название двора, выведенное нарлакскими буквами, гласило: