Право на поединок - Семенова Мария Васильевна - Страница 105

Вождь Элдаг опять поднялся на ноги, и опять в длинном доме разом стихли все разговоры, крики и шум.

– Внемлите, чужестранцы! – проговорил вождь. – Я думал, ваше появление с сыном моего брата принесло нам удачу. Я ошибался! Трижды великая удача вступила сегодня под кров итигулов! Ибо Отец Небо, приблизивший нас к Своему престолу, позволяет нам истребить дочь врага и с нею всех тех, кого она могла бы родить на погибель истинному итигульскому корню!..

Он смотрел на пленницу и указывал на нее пальцем. Раг подняла темные глаза и выдержала его взгляд с величием, достойным царицы. И внезапно Эврих с удивительной легкостью представил себе точно такой же дом, только в шанской деревне, взятого в плен Элдага и эту женщину, с ликованием слушающую страшные слова произносимого над ним приговора. Да, именно так все и было бы, распорядись по-иному здешние Боги. Эврих вдруг осознал, что побасенки Иарры о лютой жестокости шанов были истинной правдой. От начала и до конца. Дело только в том, что и шаны могли бы наговорить о своих ненавистниках точно такого же.

И это тоже было бы правдой. От начала и до конца...

Ох как мудр был Наставник: «Не верь, когда тебе рассказывают о вражде двух народов и один предстает мужественным страдальцем, а другой – сплошным семенем негодяев! Начнешь разбираться, и оба окажутся хороши...»

– Завтра будет праздник, – продолжал тем временем Элдаг. – И жертвенный пир, дабы пращуры, взирающие с вершины Харан Кипра, могли вкусить от нашего ликования. А покуда бык не освежеван и не собрана его кровь, пусть-ка эта шанская шлюха стоит здесь и наблюдает за радостью, которую принесла под наш кров!

Молодые воины, доставившие пленницу, тут же подхватили ее, вытащили на середину погашенного очага, расплели свисавшие цепи и за руки привязали к ним женщину. Она восприняла возню юнцов с таким видом, словно происходившее вовсе не имело к ней отношения. Эврих же с какой– то окончательной обреченностью подумал о том, как несправедлива судьба. Они-то с Волкодавом надеялись отдохнуть у горцев несколько дней в сытости и тепле, а потом двинуться дальше – в Тин-Вилену. Может, даже и с вооруженным отрядом, снаряженным благодарными итигулами. То есть они с венном из каких только передряг уже не выкручивались, но плохо ли путешественнику, когда в чужой стране его охраняет местный народ?.. Ученый аррант успел размечтаться о легком и приятном странствии через Заоблачный кряж и о том, какими главами он украсит на досуге свои «Дополнения», в которые, к слову сказать, он даже и встречу со Всадником пока еще не смог как следует занести...

И вот теперь ничего этого не будет. Ни беззаботной поездки, ни упоительной работы над книгой, и это еще при самом благоприятном исходе. Если же рассуждать трезво, все скорее всего кончится сразу и навсегда. Ибо отстоять Раг не удастся ни вооруженной рукой, ни с помощью всего красноречия лобастых мудрецов Силиона. Люди, у которых на уме резня до последнего человека, редко слушаются разумных речей. А жить дальше, сделав вид, будто не заметил, как здесь замучили женщину... притом еще и беременную... и сколько угодно тверди себе, что она и сама, дай только случай, своими руками пытала бы своих нынешних палачей...

Вот и делай выбор. Точно такой, о каком, волнуясь, читал раньше в героических сказаниях великих предшественников. Читал, мечтая о подвигах, у себя дома в благополучной Верхней Аррантиаде, и хотелось перенестись за ровные линии строчек, туда, где принимались достойные песен решения и выбор оплачивался кровью. Ну вот и настал он, твой час. Только в сказаниях дело обычно происходило не в Богами забытых деревушках крохотного народца, а под стенами блистательных городов прошлого. И речь шла самое меньшее о царствах, а не о какой-то впервые увиденной женщине, которая, даже если случится чудо и ее удастся вызволить, сама, того и гляди, от родов помрет...

Веселье, с появлением пленницы ставшее ощутимо грозным, шло своим чередом. Итигулы поглощали ароматное жареное мясо, лепешки и зелень, запивая добрую снедь немереным количеством хмельного напитка, приготовленного из сквашенного молока. Эвриху кусок не лез в горло. Он с трудом принудил себя сжевать пол-лепешки: дивный вкус хлеба, испеченного из «земляных яблок», казался ему кощунственным. Что же касается напитка, он как-то подозрительно быстро причинил легкий хмель, и молодой аррант, заметив его коварство, стал подносить рог к губам больше для виду.

– Что-то ты плохо ешь и пьешь, уважаемый гость, – тут же обратился к нему усатый сосед. – Не нравится угощение? Или у вас, мягкотелых обитателей равнин, животы болят от настоящей еды, достойной мужчин?

Он доброжелательно улыбался – только не сердись, мол, на дружескую подначку, – но Эврих усмотрел в словах горца некую настороженность и ответил:

– Ваше угощение прекрасно настолько же, насколько несравненны красавицы, его подающие. Увы, мой желудок в самом деле нередко подводит меня, когда я пытаюсь воздать должное лакомствам, для него непривычным. Быть может, в дальнейшем, когда я несколько у вас обживусь...

Он давно усвоил: лучший способ рассеять чужую подозрительность – позволить над собой посмеяться. Однако отделаться от соседа оказалось не так-то просто.

– А твой слуга почему не ест и не пьет? – спросил итигул. – УЖ он-то, насколько я вижу, мужик – из катапульты не прошибешь?

Эврих давно знал о равнодушии Волкодава к выпивке и про себя полагал, что венн, не слишком привычный к хмельному, попросту не умеет пить. Сам он подтрунивал над спутником при каждом удобном случае, но давать повод для этого стороннему человеку было нехорошо. Эврих помнил, как обидел Волкодава на кондарском торгу. Повторять не хотелось.

– О-о, – развел руками аррант, – этого человека даже уважение к хозяевам дома не заставит делать то, что не кажется ему правильным. Я нанял его в телохранители, уважаемый, ибо мало ли что может случиться в дальнем пути с безобидным собирателем мудрости вроде меня. Он, правда, отказывается таскать мою поклажу и во все сует нос, но службу исправляет отменно. Даже и теперь, когда мы наслаждаемся гостеприимством друзей, он боится отяжелеть от еды и напитков и не устеречь какую-нибудь опасность...

Итигул с уважением посмотрел на Волкодава, проворчал что-то одобрительное и с расспросами больше не приставал. Видно, здешним жителям не требовалось особых объяснений, что такое бдительность... Поразмыслив на сей счет, Эврих в свою очередь обратился к соседу:

– Скажи мне, почтенный... Ваш пир прекрасен, но не получится ли, что шаны – воистину да исторгнется их имя из разговоров мужей! – явятся отбивать свою родственницу, а ваши воины, отведавшие благородного напитка, столь бурно веселящего кровь...

– Тебе не о чем беспокоиться, аррант! – захохотал итигул. – То, что ты видишь, – это не пир, полпира! Вот завтра, когда мы казним шанскую блудницу, и в самом деле будет на что посмотреть. Но даже если каждый из нас вольет в себя по целому бурдюку, как это пристойно мужчине, какой враг доберется до нас, пока деревню стерегут вот эти собачки?..

И он с силой похлопал по боку большого мохнатого кобеля, принюхивавшегося к костям с обрезками мяса.

Эврих положил на ладонь кусочек баранины:

– Можно ли мне его угостить? Итигул чмокнул губами, привлекая внимание пса, и сказал ему, указывая на Эвриха:

– Свой!

Утавегу вежливо качнул пышным хвостом, обнюхал сперва руку, потом угощение и наконец взял мясо. Сделал он это без жадности, скорее как бы исполняя долг учтивости по отношению к гостю. Зубы у него были страшенные.

Женщина по имени Раг неподвижно стояла посередине погашенного очага. Эврих не видел, чтобы она хотя бы переминалась с ноги на ногу. Или пыталась пошевелить руками, поднятыми над головой. Такое беспощадное мужество наверняка недешево ей обходилось, но шанка явно не желала выказывать даже малейших признаков слабости. Гибель – ужасная гибель – была неминуема, и она это знала. И собиралась хранить ледяное достоинство. До тех пор, пока это будет в человеческих силах...