Лебединая дорога - Семенова Мария Васильевна - Страница 99

Другое дело, что я навряд ли стал бы нападать ночью…

В наступившей тишине услышали все. На озабоченном лице кугыжи отразилось неподдельное облегчение: стало быть, сюда они не придут, кто, как не викинг, должен был знать повадки собратьев! Но зато Азамат-барсучанин так и подался вперед, вцепившись пальцами в край стола:

— Что он сказал, твой боярин? У всех на виду румянец сползал с его лица, чуть раскосые глаза округлились.

Чурила оглянулся на Халльгрима и ответил:

— Он сказал, что те люди теперь наверняка отправились вниз по реке. И что у тебя в Барсучьем Лесу скоро пойдет такая же потеха…

Азамат полез из-за стола, и его рука, нащупывавшая у пояса меч, была нетверда. До него постепенно доходила вся непомерная жуть происходившего. Было заметно, как живо вообразил он себе картину набега. И теперь мысленно примерял ее на родной Барсучий Лес, на уютный Дом, откуда он еще совсем недавно весело и гордо уезжал в гости к бельчанскому кугыже, к розовощекой кугыжиной внучке…

Чурила наблюдал за ним молча. Вот Азамат бесцельно глянул в очаг, и его так и перекосило при виде огня.

— Мне, — сказал сын Шаева, — домой… скакать надо… Точно пробудившись, онбросился кдвери.Радогость поймал его зарукав:

— Да погоди… много ты там один навоюешь!

Барсучанин остановился. Глаза у него были сумасшедшие. Рывком обернулся он к деду Патрашу, но тот только развел руками, отводя взгляд. Что он мог ему предложить? Едва десяток охотников, у которых и стрел-то не хватит.

А князь… Этот не пошевелится, даже если в Барсучьем Лесу перережут всех до человека. Будь они его данниками, тогда и разговор другой… вот бельчан — да пусть только кто попробовал бы их тронуть…

И гордый, непоклончивый Азамат сын Шаева рухнул перед Чурилой на оба колена.

— Господине! Любую дань требуй, только оборони!

— Вот так-то лучше, — сказал Чурила по-прежнему спокойно. — Смотри не обмани, Азамат… — Повернулся и загремел, и дрогнули над головой у кугыжи еловые стропила:

— На коней!

Бояре бегом ринулись наружу.

— Жаль, войско дома, — сказал князь с досадой. — Одна дружина. Ну да что же делать…

Выйдя из кудо, Чурила увидел своих воинов готовыми к походу. Лют держал под уздцы вороного Соколика. А лосиха все так же дышала возле двери. Только глаза ее были теперь закрыты.

— Словенский кугыжа! — прозвучал сзади тонкий, но очень твердый мальчишеский голос. — Вели дать мне коня. Я поеду с тобой.

Князь обернулся: за ним стоял тот мальчишка из разоренного селения.

— А не дашь коня, пойду пешком, — упрямо продолжал юный мерянин. — Я буду мстить.

— Дай ему коня, — сказал князь Ратибору. И добавил:

— Еще кто захочет с нами, бери.

Из Беличьей Пади они уходили совсем не так, как из Медвежьего Угла. Не было ни шуток, ни песен. Баловство кончилось. Впереди ждала сеча.

Чурила забрался в седло и некоторое время сидел неподвижно, пропуская дружину мимо. Когда же с ним поравнялся Халльгрим хевдинг, ехавший впереди двух десятков своих людей, Чурила тронул Соколика — и тот боком-боком пристроился к пегому Виглафссона.

— Виглавич, — проворил князь, помолчав. — Эти люди, может статься, пришли из твоей страны. Будешь ли ты биться за меня против своих?

Сын Ворона отвечал бесстрастно:

— Мне не раз случалось драться с говорящими на моем языке, Торлейв конунг… Думается, я еще не забыл, как это следует делать…

После полудня погода начала портиться. Стриборг, прадед ветров, неласково задышал откуда-то с северо-запада, и небо стало заволакиваться сырой пеленой. Неровные верховые порывы раскачивали вершины деревьев, заставляя их шептаться и вскрикивать. Воины хмурились, заворачивались в плащи. Поглядывали на князя, ехавшего впереди. Куда Чурила Мстиславич, туда и они. На пир ли, по дань ли, на вражеские ли копья. И где его голова ляжет — там и их.

Азамат и тот мальчишка из разграбленного села все тянули дружину вперед, словно два ретивые выжлеца, натянувшие поводки. Дай им волю, пустили бы коней галопом и скакали бы ночью и днем, пока не загнали… Но Чурилу, привычного к походам, было не одолеть. Он ехал и ехал бодрой рысью, оберегая коней. И не слушал ни упреков, ни просьб.

Вечером, когда располагались на ночлег, князь увидел мальчишку мерянина у одного костра с братьями Олавссонами. Чурила не знал, что молодые викинги еще полдня назад заметили, как страдал неумело перевязанный юный воин, и предложили ему помощь. И сперва мальчишка глянул волчонком, но потом неожиданно согласился — наверное, убоялся, как бы не посчитали за труса.

Под ловкими пальцами Бьерна он сразу заметно приободрился. А когда был завязан последний узелок, смотрел на двоих братьев уже совсем не так враждебно.

— Тебя как звать? — по-словенски спросил его Сигурд. На этом языке, хоть и через пень-колоду, они объяснялись все трое. Мальчишка опустил выгоревшие ресницы, помедлил, потом ответил решительно:

— Как меня звали раньше, я позабыл. Помню только, что у меня был брат по имени Чекленер. Когда мы осиротели, он стал нам с сестрой и матерью, и отцом.

Он ушел охотиться далеко-далеко. Я возьму его имя себе. Теперь меня зовут Чекленером!

В эту ночь князю не спалось… Мелкий дождик, шуршавший в траве, только будил, вместо того чтобы баюкать. Заставлял думать, не отсыреет ли уложенная в кожаную сумку кольчуга. И казалось, что седло, привычно брошенное под голову, за один день стало каменно-жестким. Ворочался-ворочался Чурила, и поневоле всплыл в памяти и родной Кременец, и Старый двор, и юная жена… Уж верно, ей, как и ему, было нынче не до сна. Сидела, небось, одна-одинешенька в чистой ложнице, на широкой, холодной постели, и слушала, сердешная, как посапывала за дверью девка-челядинка да шуршали по земляной крыше капли дождя… И гадала потихоньку, глядя на трескучий светец, каково-то ладушке этой ночью в дремучих, затуманенных непогодой мерянских лесах… а может, и не гадала вовсе, а зазвала к себе ветхого деда и за нехитрой вечерей знай выпытывала у старинушки, как жили-были люди сто лет тому назад… И спешило, спешило в милой руке острое писало, испещряя гладкую бересту.