Лебединая дорога - Семенова Мария Васильевна - Страница 137

А Халльгрим Виглафссон посмотрел на великий тинг и поправил на боку подаренный конунгом меч. Вновь встали перед глазами черные скалы, и волны загрохотали у их подножия, и чайки с криком понеслись куда-то за горизонт…

Ничего этого он не увидит до следующей весны. Если, конечно, вовсе останется жив.

Он отогнал видение и тем же движением, что конунг, вскинул правую руку.

И мечи торсфиордцев за его спиной вылетели из ножен. И трижды плашмя грянули в гулкие щиты: вапнатак!

…Они снова стояли под дубом, вокруг жилища богов. Дружины князей и вой — мирный люд, взявшийся в нужде за копья и топоры. Кто на коне, кто пеш. Прежде чем отправляться в поход, следовало спросить совета у небес. Так делали всегда.

Накануне старые старики начисто вымели в святилище пол. Решать предстояло о важном, и потому деды не смели в присутствии Богов даже дышать.

Бежмя выбегали наружу и там переводили дух.

Для гадания землю потревожили копьями. Всадили их крест-накрест, трижды по два, в нескольких шагах одни от других. Ратники притихли, когда из ограды вывели под уздцы белоснежного жеребца… Тот был украшен сбруей и седлом, какими не мог похвалиться сам князь: конь принадлежал Даждьбогу. Хранители святилища выгуливали и холили скакуна. Но по утрам иногда находили его взмыленным и усталым, точно после дальнего бега. Это Даждьбог, пропадая на ночь с небес, ездил на нем сражаться с силами тьмы. Последнее время такое приключалось все чаще…

Вот коня подвели к копьям. Старик поклонился ему и отпустил поводья.

Божество сошло с неба, незримо заняло пустое седло.

Не дыша глядел Чурила. Молча застыли бояре. Без звука лезли друг другу на плечи простые вой… Если Даждьбогов скакун хоть раз занесет левую ногу прежде правой, о походе надо будет подумать еще ой как хорошо.

Знакомые руки протягивали коню пахучий, свежий ломоть… Конь обнюхал первую из трех преград и легко переступил ее с правой ноги.

Даже Булан, мало знакомый со словенским обычаем, с почтением глядел на жеребца. Мудрость коня — от Богов. Его совет — совет вечного неба.

А Халльгрим, тот просто молчал. Сам он скорее стал бы спрашивать у всеведущих рун. Но что проку гадать, когда все будет так, как прикажет Торлейв конунг…

И во второй раз конь переступил так же, как и в первый. Князь чуть перевел дух. Слепой Радим крепко сжал его локоть. Тишина говорила ему, что все шло хорошо.

Но уж больно заманчиво пах теплый хлеб… Нетерпеливо фыркнул Даждьбогов скакун. Да и прыгнул через третьи копья обеими ногами враз.

Глядевшие вздрогнули…

Вышата опамятовался первым:

— Не пойдем! Даждьбогу то неугодно!

Но княжьи уже кинулись вперед. Сцепили локти над травой, примятой священными копытами. Как и на вече, голос боярина потонул в шуме людском…

Расталкивая сгрудившихся, могучие гридни бережно, под руки, провели к копьям старейшего из старцев.

Великомудрый дед опустился на ветхие колени, воздел бороду к небу и беззубо зашамкал, призывая трижды светлое солнце явить свою волю… Потом расправил перстами траву, разыскивая следы копыт.

— Ну? — жадно спросил его Чурила. — Что там? Старик не шелохнулся. Точно и не князь спрашивал его, а неразумный отрок. Чурила, смущенный, подался на шаг назад. Больше спрашивать он не станет. Пусть тот возится хоть до завтра!

Старческие пальцы мучительно долго ощупывали и гладили землю. Наконец дед поднял глаза и проговорил тихо и просто:

— От правого копыта след глубже…

Далеко, далеко, под жаркими лучами полудня стоял город с белыми стенами.

Поколения жителей степи разбивали здесь свои юрты. Ибо рядом текла великая река Атыл, и каждый год подходило время лова лакомой рыбы, спешившей на нерест.

А потом вновь свертывали войлочные жилища и откочевывали прочь. На зеленом мысу оставались черепки разбитой посуды, кости овец и съеденной рыбы, потерянные украшения и забытые игрушки. От весны до весны, до нового возвращения людей, все это подергивал тонкой пылью вечно дующий ветер…

Но однажды люди решили не уходить.

И кто-то первым бросил в землю зерно. Кто-то, утомленный ежедневным гончарным трудом, приспособил вертящийся круг. Кто-то посадил возле юрты первую виноградную лозу…

А после устроенной соседями ночной баранты выросла и стена. Не из кирпича — из кирпича, не перенося равных, строил один только повелитель хакан.

Люди наломали поблизости белого известняка, вытесали ровные плиты. Начертали на них письмена. Озорные руки нарисовали лошадей и ослов. Всему научается человек, случись только нужда!

И встал над рекой еще один саркел. Саркел — белая крепость. И населили ее воины, земледельцы, ремесленники, купцы. И окружили ее виноградники, возделанные поля, необозримые душистые сады…

Нынче в саркеле было людно. Уже много дней бурлил вокруг города разноязыкий воинский лагерь. Воины покупали у жителей коней, рыбу, лепешки.

Продавали нажитое в прежних походах. Всадники побогаче приценивались к медной и железной посуде. Чтобы не билась в дальнем пути. Кому продавать было нечего, месили возле костров глину с песком и лепили котелки впрок. Побьются — напекут новых… И снова по дедовскому опыту поместят ушки внутри, чтобы не сгорела над костром подвесная веревка.

Прибыли от всех этих людей городу было немало. Но хватало и беспокойства. Наконец войско собралось уходить — держи ухо востро, как бы не обокрали напоследок!

На зеленом прибрежном холме сдерживали горячих коней три десятка бесстрашных аль-арсиев… Ко времени битвы каждый из них наденет нагрудник и кольчугу, возьмет в руку копье, наточит драгоценную саблю. Воин из воинов, выбранный среди этих несравненных храбрецов, держал у стремени длинную пику.

Трепетало на ветру знамя Ашины-Волка, прародителя царевича Мохо!

Сам шад был здесь же. Нетерпеливый скакун под ним ржал и потряхивал гривой. Надо лбом коня переливался павлиний султанчик. Тронется в путь шад, и повезут за ним богатую воинскую справу: и пернатый шлем, и серебряную кольчугу, и расписной щит…

Воины попроще, те, что везли в тороках неуклюжую лепную посуду, удовольствуются кожаными, просмоленными бронями. Да изредка — кольчужными поясами, прикрывающими живот.