Лебединая дорога - Семенова Мария Васильевна - Страница 11

«Девка, одевшаяся по-мужски! Утри-ка сопли и впредь думай хорошенько, прежде чем замахиваться на сына героя!»

Каждое слово было достаточно ядовито само по себе. А уж все вместе, превращенные хитроумным Скегги в хулительное стихотворение — нид, они приобретали силу затрещины.

Видга положил рыбу наземь и по-прежнему не торопясь двинулся назад.

Какое-то время Скегги еще стоял со стиснутыми кулаками, гордо подняв голову. Но у Видги явно была на уме кровь, и Скегги не выдержал — побежал.

Бегать от Видги было бесполезно. Как и сопротивляться. Видга был воином.

Он мгновенно прижал Скегги к земле и выкрутил ему руку.

— А теперь скажи мне что-нибудь более достойное, Скегги Скальд, если хочешь выкупить свою чумазую голову. Да побыстрей, пока я не привязал тебе камня на шею.

Скегги извивался от боли и унижения, но молчал. Из разбитого носа текла кровь. Видгу он не успел даже царапнуть. Видга сказал:

— Пожалуй, я обойдусь и без камня…

Оторопевшая было Звениславка подлетела к мальчишкам и рванула Видгу за плечо:

— Ты ведь бьешь его потому, что он слабее тебя! Видга поднял голову и усмехнулся:

— Этот трусишка никогда не возьмет в руки меча. Если бы он родился в голодный год, его велели бы вынести в лес. Это не воин, а лишний рот за столом!

Скегги рванулся и заплакал.

Звениславка проговорила раздельно, зная, что приобретет врага:

— Я думаю, это хорошо, что Хельги — брат твоего отца, а не твой. Ты уж точно приказал бы отвести его в лес…

Худшую пощечину трудно было придумать. Сперва Видга перестал даже дышать. Что учинить над ней за эти слова, убить?

Но нет. Внук Ворона не стал марать кулаков о такое ничтожество, как гардская девчонка. Он только сказал:

— Немалая неудача для меня в том, что Хельги велел называть тебя гостьей.

Он взял Скегги за шиворот и, подняв с земли, пинком отшвырнул его прочь.

— Что ты ему сказал такого обидного? — спросила Звениславка у Скегги, когда Видга ушел. — Я же ничего не поняла!

Скегги, все еще хлюпавший носом, неожиданно приободрился при этих словах. Они как будто напомнили ему о чем-то способном утешить его в самой лютой тоске. О таком, что он не променял бы даже на место за столом подле вождя!

— Все они здесь называют меня скальдом, — ответил он гордо. — Я попробовал меда!

Было так.

Давным-давно задумал одноглазый Один похитить волшебный мед… Тот мед, что придает вещую силу вдохновенным словам песнотворца, превращая их то в целительное, то в смертоносное зелье. А хранило его могучее племя злых исполинов. Но перехитрил Всеотец молодую великаншу, приставленную стеречь бесценные котлы. Удалось ему не удававшееся никому. Завладел Один медом, обратился орлом и во весь дух помчался домой, в Асгард, в Обитель Богов! Да только и отец великанши превратил себя в когтистую птицу, пустился вдогон.

Долго летел Один то над морем, то над горами. Уходил от погони и не мог схватиться с преследователем, потому что нес мед за щекой.

А когда наконец примчался домой, то первым делом выплюнул мед в подставленный Богами сосуд. И кажется людям, что капелька того меда досталась каждому, кого охотно слушаются слова. Но рассказывают еще, будто часть своей ноши Один все-таки проглотил. И разметал ее по земле вместе с орлиным пометом!

И вот эта-то доля меда досталась всем бездарным поэтам, всякому, кто именует себя скальдом, но никак не может им стать!

Был у двоих Виглафссонов еще и третий брат — Эрлинг.

Его жилище стояло на другом берегу фиорда, как раз между Сэхеймом и двором Рунольва Скальда. Люди не дали никакого имени этому дому. Может быть, оттого, что Эрлинг не держал дружины и не ходил в морские походы. Не было у него и боевого корабля. Для рыбной ловли и торговых поездок ему служила крепкая лодья с крутыми боками и вместительным трюмом — кнарр. А еще Эрлинг носил прозвище: Приемыш.

Было так…

Зима, когда родился Хельги, выдалась голодная. Настолько голодная, что многим пришлось вспомнить о страшном обычае выносить из дому новорожденных, которых не надеялись прокормить… В Сэхейме, правда, до этого не дошло. Но кое-кому приходилось совсем туго. Вот и случилось, что однажды вечером, когда Виглаф Ворон ехал к себе домой, его уха коснулся голодный младенческий плач.

Старый воин, должно быть, хорошо понимал, что означал этот крик. Но кто знает, что шевельнулось в его душе! Виглаф свернул с дороги прямо в лес.

Раздвинул еловые лапы, и его конь потянулся к незнакомому, но очень шумному маленькому существу.

— Неплохой день сегодня! — сказал Виглаф. И наклонился поднять малыша. — Думал я, что у меня двое наследников. А удача посылает мне третьего!

Он вырастил мальчишку вместе с Хельги. И никто не говорил, будто отличал его от двоих старших. Братья жили дружно. Когда Эрлингу минуло пятнадцать, настало время ввести его в род согласно закону. Виглафа к тому времени уже не было среди живых. Халльгрим сам скроил для брата священный башмак и поставил пиво для обряда. Хельги, крепко друживший с Эрлингом, больше всех радовался, что приемный брат стал полноправным.

Разлад между ними случился много позднее… Это ведь к Эрлингу чуть не из-за свадебного стола ушла от Хельги красавица невеста, зеленоокая Гуннхильд.

Гордый Хельги так и не простил ни его, ни ее. И в тот же год, когда журавли принесли весну и наступили дни переезда, Эрлинг пожелал жить отдельно. И ушел на другой берег фиорда выгораживать себе кусок одаля — наследственной земли.

Халльгрим тогда подарил ему кнарр. А Хельги даже не пришел посмотреть, как этот кнарр станут грузить…

Ту историю Звениславка услышала от кузнеца, бородатого Иллуги трэля.

— Я сделаю, что тебе нужно, — сказал старый мастер, когда Скегги объяснил ему про писало. — Но только не из бронзы. Я знал человека, у которого была язва на руке из-за бронзового запястья. И Хельги навряд ли подарит мне золотое кольцо, если еще и ты испортишь себе руку!

Иллуги вырезал гладкую палочку и насадил на нее тонкое железное острие.

Скегги помогал ему как умел, а Звениславка смотрела на них, сидя на бревне.

Хельги сперва запрещал ей работать и тем более водиться с рабами. Но потом передумал и разрешил ей делать все, что она пожелает. Он-то знал, много ли радости в безделье.