Своими руками - Данилов Алексей - Страница 3

Спиридон нанялся к нам в пастухи. О выплате аванса не уславливались. Он решил получить полную плату после постановки скотины на дворы, получить разом. О дне выгона ему обещались сказать дня за три. После сговора его покормили — и он ушёл домой, не побоявшись непогоды и позднего часа. Подпасок у Спиридона был свой.

До выгона стада о Спиридоне узнавали, что он за человек. Ему могли и отказать, если бы его обрисовали плохим человеком. Сказано о нём было лишь одно: Спиридон — человек честный и работящий. Так и оказалось на деле.

Спиридон явился в день выгона стада в сказанное ему время. Пришёл он рано, с котомкой за плечами, с длинным кнутом и дубинкой. С ним был подпасок Васька.

Выгон стада всегда был праздником. Мы уже выводили коров на проталины, приучали их друг к дружке, к простору после долгой зимы, нахождения в хлевах, приучали к подножному корму, хотя травы молодой ещё не было, оставалась прошлогодняя. Когда коровы оказывались в стаде, то некоторые принимались бодаться, чесали рога о чужие бока, иногда серьёзно ранили более смирных коров. И уже все знали: у какой коровы бодливый норов, за той и досматривали, старались с первого выгона образумить её, не дать проявить волю на всё лето над другими.

При найме пастуха договаривались, по скольку яиц с головы должны принести хозяйки на выгон. Приносили и бутылку топлёного масла, и хлеб-соль с вышитым рушником.

Хозяйки с пастухом обходили вокруг стада с заклинаниями от волка и болезней, складывали приношения, потом бросали вверх сваренное круто яйцо, и если оно не разбивалось, то считали, что всё стадо будет в сохранности: ни волк не загубит скотины, ни болезнь не пристанет, ни другое какое несчастье не свалится на стадо.

Коровы, скученные на выгоне, смотрели на народ, казалось, были испуганными, не понимали, что происходит. За обходом, с передачей Спиридону хлеба-соли, было брошено яйцо, что мы ожидали нетерпеливее всего. Яйцо разбилось. Люди ахнули, затужили. Пастух новый, да ещё плохая примета. На кого же выпадет несчастье? Спиридон нахмурился, но не сказал ни слова. Он принял дары, попросил отнести всё к нам, вышел по направлению к лугу, приказал подпаску:

— Давай, Васька! До белых мух…

Кормили Спиридона по очереди. Вечером он заходил после ужина в соседний дом и предупреждал, что завтра его кормить их день. Напоминание его было непривычным, потому что он ходил не по солнцу, а вопреки. Люди, привыкшие к прежнему порядку, забывали, что пастух от соседей с левой стороны пойдёт к ним. Он не забывал напомнить, и если хозяйка ко времени не успевала сготовить завтрак, то вина была только на ней, но Спиридон не ждал завтрака, натощак выходил на выгон и ждал сбора скотины. Нерадивая хозяйка потом далеко гналась за стадом, несла завтрак пастухам. Строгость Спиридона не всем нравилась, на него стали наговаривать, что он пасёт скотину с дубинкой, как раньше пас Пантюшка, а кнут и не распускает, всё время носит свёрнутым на плече. И опять подговорили нас посмотреть за пастухом.

Ещё не начинался сенокос. Луга были заказными. Стадо паслось на парах, где трава была негуста. Спиридон шёл впереди стада и время от времени помахивал чем-то над головой. Коровы, сворачивавшие к лугу или в другую сторону, поднимали головы, смотрели на пастуха и направлялись за ним. Дубинкой он не замахивался на коров и кнут не распускал. Пройдя в конец парового клина, он переходил на вторую половину поля и опять сманивал коров за собой.

За весь день Спиридон не распускал кнут, не бросил ни разу дубинку. Только Васька иногда подгонял своим кнутиком отставшую корову, назойливо лезшую к покосам или в хлеба.

Но раз пришлось развернуть Спиридону свой кнут. Был уже сентябрь, ребята пошли в школу, а волки покинули с выводками свои логова и обучали волчат охоте. Подкралась стая к Спиридонову стаду. Матёрые затаились в перелеске, а молодые бросились отбивать от стада овец, но ошиблись выбором. Их почуяли коровы, рявкнули, сбежались в круг, защитив овец и выставив рога навстречу зверям.

Спиридон смекнул об опасности, увидал волков, бросился к ближнему, скрываясь за стадом, на бегу размотал кнут, замахнулся им и обвил молодого волка за шею, придержал. Разъярённые коровы бросились на зверя и со страшным рёвом забодали и растоптали его, так что и шкура волчья ни на что не годилась, нельзя было её снять.

Матёрые волки не отважились приблизиться к стаду, отомстить за своего детёныша, скрылись. И до белых мух, до первого снега не приближались больше к стаду.

После этого случая люди загордились своим пастухом, старались кормить его ещё лучше, чтобы у него было больше сил на волков.

Ни одной овцы не потерял Спиридон за пастьбу. По первому снегу он приезжал получать плату, объехал все дворы, нагрузился хлебом, картошкой, получил деньги, распрощался и уехал. Его звали приходить в пастухи опять, но он отказался. Люди думали, что его чем-то обидели, но причину его отказа я узнал совсем недавно.

Попал я однажды в Сергиевский посёлок, вспомнил о Спиридоне и навёл справки. Мне показали на идущего к нам старика, сказали:

— А вот и сам Спиридон собственной особой. Можешь с ним и поговорить.

Заслышав разговор, Спиридон спросил, кто им интересуется, и, узнав предмет разговора, обрадовался, сказал, что хорошо помнит меня маленьким и любопытным, напомнил, что я никогда не убегал от него, когда он рассказывал разные истории или сказки.

Спиридон тогда не курил. Я спросил у него однажды:

— Дядя Спиридон, а почему ты не куришь? И дед Митрий, и Маноха курят, а ты нет.

— А потому не курю, что отец не велел мне курить до сорока годов, — ответил мне Спиридон. — Кто раньше сорока начинает курить, у того жаба в лёгких заводится, поцарапывает лёгкие когтями, и человек умирает.

Я напомнил Спиридону его давние слова и спросил, стал ли он курить после сорока годов. Он рассмеялся и ответил:

— Нет, не стал. Постарел, и лень стало учиться. Живу и без этого, не кашляю. А ты куришь?

— Я тоже не курю, — ответил я смеясь. — И тоже не кашляю.

Спросил я о Ваське-подпаске, что с ним стало. Спиридон ответил:

— О, этот малый большим совхозом заведует. Учёным считается по скотине. Жить без этого не может. А я хоть и на пенсии, а тоже работаю, за телятами ухаживаю. Сила есть — без дела сидеть не будешь.

Спросил я ещё и о том, чем созывал он к себе коров, рассказал, что подсматривал за ним, не бил ли он коров дубинкой.

— За это на меня скотина не в обиде, — ответил он. — Дубинку я носил с собой на волка да на вора, а коров пас трещоткой. Знаешь ведь эту игрушку?

Я разом вспомнил то далёкое время, когда на полднях после обеда Спиридон строгал палочки, планочки, мастерил трещотки. Подарил однажды он и мне такую и научил самого мастерить.

— Рожков у нас не бывало, как в других краях, — продолжал он, — а скотина привыкает к одному звуку, слушается и спокойнее ест траву. Я тогда и применил трещотку. Изделие нехитро, а пользу приносило.

— А почему же вы не стали больше стеречь у нас скотину? — спросил я.

— Не надо было. Я тогда строился. Избёнка была ветхая. Отстерёг у вас, поставил избу, а больше колхоз отпуска не дал в пастухи. И не вечный я пастух, а так, временный.

Митя Брылёв

Когда прошла революция и ещё не была налажена жизнь нормально, к людям приставали разные болезни: то тиф навалится, то дизентерия косит людей, то от сорного хлеба злая корча пальцы рук-ног отгрызает, а ещё инфлюэнца припожаловала (нынешний вирусный грипп). Ослабленные голодом, люди сдавались без борьбы даже самым безобидным болезням, умирали от насморка, от ангины, от малейшей простуды и истощения организма.

Умерли и Митины родители, его братья и сёстры и вся близкая родня.

Остался Митя один-одинёшенек на белом свете, остался, как говорили о нём, сиротой неприкаянной. Смотреть на его сиротство было неловко и совестно. Митя вызывал у людей жалость, но пожалеть его по-настоящему, приютить у себя, дать кров никто не отважился. Уродился он чудаковатым, картавил, присюсюкивал, личико у него было дробное, нос маленькой помидоринкой, всегда красный и с мокринкой под ноздрями, а характером тихий-претихий — мухи не обидит.