Экспансия – III - Семенов Юлиан Семенович - Страница 16

…Яхта стояла на том же месте, где Кристина оставила ее восемь месяцев назад; краска облупилась, но внутри было все в полнейшем порядке, даже медные поручни не очень почернели; сторож сказал, что он поглядывал за порядком: «Вы же молодые, в голове ветер, ну, ничего, доченька, пока есть на свете старики, можете безумствовать, нам скучно, когда нет дела, слишком навязчиво думается о смерти».

…Страховой агент, который просил называть его по имени (Роберт), заметил, что продавать сейчас яхту — чистое безумие: «Хороших денег не получите, а через пять лет таких корабликов не будет, сделано на заказ, лучшими мастерами; давайте застрахуем ее на четверть миллиона, хоть платить придется много, но уж лучше потом взять, чем сейчас потерять; в крайнем случае утопите, я научу, как это сделать, за риск уплатите пятьдесят тысяч, без меня ничего не предпринимать, дело может грозить тюрьмой».

В кино Криста не пошла, вернулась домой рано, письмо Роумэну написала без помарок, очень кратко: «Дорогой! Видимо, правильнее будет, если ты сам возбудишь дело о разводе. Ты прав: здесь тоже все сломаны. Мои попытки отомстить наталкиваются на мягкую стену плохо скрываемого непонимания или страха. Видимо, — снова ты прав — происходит то же, что и в Америке. Если захочешь, чтобы я вернулась к тебе, — напиши. Если ничего не напишешь, я буду ждать. Если же ты пришлешь телеграмму, заверенную юристом, что не возражаешь против продажи нашего дома и яхты, буду считать себя свободной. Я».

Через пять дней Пол прислал согласие на продажу дома и яхты, заверенное юристом студии «Юниверсал».

Дом купил господин Упсалл, предприниматель из Христиании; уплатил ровно столько, сколько просил адвокат Мартенс. Он же. Мартенс, подобрал Кристине двухкомнатную квартиру на третьем этаже, с окнами в парк, неподалеку от университета.

На телефонной станции Криста написала заявление об установке ей номера в новой квартире, поинтересовалась, может ли она выбрать себе те цифры, которые по душе: «Я математик, верю в значение суммы чисел»; ей любезно ответили, что, поскольку в действие вводится новая подстанция, просьбу фрекен можно удовлетворить; номер был легко запоминающимся: 25-05-47; рано утром отправила телеграмму в Голливуд, Роумэну, сообщив о продаже дома; дату заполнения бланка проставила сама: «25 мая 1947 года».

…После того, как все формальности были соблюдены, Криста внесла деньги за страховку яхты. Мартенс выехал в Мюнхен, пообещав ей позвонить или написать через две недели: «Раньше не управлюсь, милая фрекен Кристиансен».

Штирлиц, Ганс (Барилоче, сорок седьмой)

— Иди к ним, иди, — взмолился Ганс. — Это акулы, они набиты деньгами и не умеют кататься, их перехватит дон Антонио, иди же, только ты можешь затащить их к нам!

— Не суетись, дурашка, — Штирлиц усмехнулся. — Если они американцы, а они, действительно, скорее всего американцы, подойди к ним сам, янки любят тех, кто говорит через пень колоду и с акцентом, им нравится все иностранное… Я их отпугну нью-йоркским акцентом, они своих боятся — те обдерут их за милую душу.

Ганс, не отрываясь от окошка, заросшего ледяным плюшем, посреди которого он выскоблил щелочку и расширил ее быстрым, пульсирующим дыханием, цепко наблюдал за тем, как семь человек — пять мужчин и две женщины, одетые по-американски, достаточно скромно и в высшей мере удобно, но явно не для горнолыжных катаний, — топтались на месте, поглядывая то на коттедж Отто Вальтера, то на прокатный пункт дона Антонио.

— Они меня не поймут, Макс, я же говорю по-английски с грехом пополам! И потом я смущаюсь, я не умею заманивать, это унизительно!

— Ну-ну, — сказал Штирлиц и поднялся. — Попробую. Пожелай мне ни пуха ни пера.

На улице было достаточно холодно, но ветер с Кордильер уже не задувал; значит, через час-другой солнце начнет припекать; снег прихвачен ледяной корочкой, кататься нельзя, унесет со склона, разобьешься о камни; пока-то американцев экипируешь, пока-то поднимешь на вершину, объяснишь, как надо плужить — спускаться, постоянно притормаживая, — установится погода, день будет отменным.

— Я вас заждался, — крикнул Штирлиц американцам издали. — Уже полгода жду! Всех катал — и англичан, и голландцев, и французов, — а вот настоящих янки не поднимал на вершину ни разу!

Седой крепыш, судя по всему старший, резко повернулся к Штирлицу:

— Вы американец? Здесь!? Какая-то фантасмагория!

Заметив, что к прибывшим во всю прыть гонит младший брат дона Антонио, сумасшедший Роберто, Штирлиц ответил:

— За рассказ о моей одиссее дополнительную плату не беру, пошли, я уже приготовил хорошие ботинки прекрасным леди — пятый и седьмой размеры, попробуйте спорить?!

Дамы не спорили; как истинные американки, раскованно и дружелюбно расхохотались, заметив, правда, что джентльмен им льстит, размеры чуть больше, шесть и семь с половиной, и первыми направились к прокатной станции Отто Вальтера.

— Они шли ко мне, Максимо, — прошептал сумасшедший Роберто, пристроившись к Штирлицу, который заключал шествие, словно бы загоняя американцев, будто кур, в сарай, широко расставив руки. — Это не очень-то по-соседски.

— Надо было скорей поворачиваться, Роберто. И не устраивай истерики — побью.

— Тогда они испугаются и уйдут от тебя.

— Верно, — согласился Штирлиц. — Пойдут к вам, увидят твою морду с синяками и тогда вообще побоятся ехать на вершину.

— Но ты хоть позволишь мне подняться вместе с вами?

— Я не могу тебе этого запретить, но объясняться-то я с ними буду по-английски, все равно не поймешь…

Роберто отошел, бормоча под нос ругательства; седой американец поинтересовался:

— Конкурент?

— Если знаете испанский, зачем спрашивать? — ответил Штирлиц.

Ганс встретил гостей, затянув ремень, как молодой кадет на параде, приветствовал их на чересчур правильном английском, осведомился, кто хочет кофе; есть напитки и покрепче; предложил сразу же начать примерять обувь…

Штирлиц сумрачно заметил:

— По поводу того, что «покрепче»… До спуска пить запрещено… Я — ваш тренер, меня зовут Мэксим Брунн, к вашим услугам, леди и джентльмены, кто намерен подняться на вершину?

— Все! — закричали женщины.

— Прекрасно, у моего босса, — Штирлиц кивнул на Ганса, — будет хороший бизнес. Ознакомьтесь с расценками за инвентарь. Лично я беру за день пять долларов с каждого, гарантирую, что за неделю вы научитесь скоростному спуску. Страховку не беру: фирма гарантирует, что вы вернетесь в Штаты с целыми ногами и тазобедренными суставами, — вообще-то, их ломают чаще всего, особенно люди вашего возраста, — обернувшись к женщинам, он добавил: — К вам это не относится, гвапы… «Гвапа», — галантно пояснил, — по-галисийски значит «красавица»…

— А что такое «ходер»? — спросила большеногая американочка, лет тридцать пять, веснушки, ямочки на щеках, в глазах — чистый наив, вполне естественно совмещенный с оценивающей деловитостью женщины, знающей толк в любовных утехах.

— Вы чья-нибудь дочка?! Джентльмены, кто отец этой очаровательной женщины? — Штирлиц улыбался. — Или вы жена? Лучше б, конечно, подруга, тогда бы я ответил правду.

— Мы жены, жены, — прокричали американки. — Я — Мэри, — сказала большеногая, — Мэри Спидлэм.

— А я — Хэлен Эрроу, — сказала маленькая, смуглая, стриженная очень странно, слишком коротко, чуть не под мальчика.

— Если вы жены, то пусть седой господин — мне кажется, он ваш предводитель — объяснит, что такое «ходер», — усмехнулся Штирлиц. — У меня язык не поворачивается.

Седой крепыш, понимавший испанский, смущенно ответил:

— Девочки, это слово идентично нашему «заниматься любовью».

— Не верно, — Штирлиц покачал головой. — Зачем говорите неправду? Это идентично нашему «фак»,[8] девушки. В горах надо все называть своими именами… Ладно, к делу… Кто из вас хоть раз стоял на лыжах?