Через лабиринт. Два дня в Дагезане - Шестаков Павел Александрович - Страница 6

— По месту работы Кравчука послан запрос, но ответа еще нет.

— А Стояновский?

— Тут хуже. По словам Семенистого, он выехал в отпуск двенадцатого апреля. Но куда именно, выяснить пока не удалось.

— На работе не знают?

— Сказал: «Побродить по Крыму еду, весну посмотреть».

— «Побродить»… Это довольно неопределенно. Так говорят случайному знакомому. Мне кажется, что в Геологическом управлении, где Стояновский, кстати, работает второй год, у него должны быть и более близкие люди. Вам следовало поискать их. Вадим.

Мазин сказал это не строго, но все-таки суховато и тут же заметил, как лейтенант по-детски надул губы.

— Ну-ну, Вадим! Я понимаю, что у вас было мало времени.

Но Козельский не обиделся. Он огорчился. О Стояновском Вадим узнал почти все, что можно было узнать за такой короткий срок. И то, что Мазин не понял этого сразу, расстроило лейтенанта. «Значит, не доказал я еще, что на меня можно полностью положиться».

— Кое-что я все-таки узнал, Игорь Николаевич.

По этому «кое-что» Мазин догадался, что Козельский узнал немало, и пожалел о своем упреке.

Вадима он любил и только поэтому изредка позволял себе подтрунивать над ним. Временами ему казалось, что лейтенанту не хватает инициативы — вернее, расторопности, живинки. Тогда он иронизировал, стараясь делать это не обидно. «Парня нужно будоражить, пробуждать честолюбие, слабенький раствор кислоты очищает металл, полирует его».

— Что же вы узнали, Вадим?

— Дело в том, Игорь Николаевич, что у Стояновского действительно нет близких людей в управлении. Вспыльчивый он, неуживчивый…

— Характер мешает?

— Нет. Думаю, что обстоятельства. У меня сложилось впечатление, что Стояновский недоволен своей работой.

— Бродить любит, а геология не нравится?

— Геология как раз нравится. Но работать ему приходится не в партиях, а в конторе. Вот это не нравится.

— Почему же он сидит в конторе?

— По болезни. С легкими непорядок. Мечтал, конечно, о тайге, пустынях, джунглях, может быть, а тут сиди, смотри в окошко на стенку соседнего дома.

— Невесело. Здоровые же товарищи, которые сидят по доброй воле, уважением Стояновского не пользуются. Так?

— Вот именно, — обрадовался Вадим тому, что Мазин поддержал его мысль. — Ругается он со всеми. А отпуск все-таки проводит поближе к природе. Может, он и сам не знал точно, куда едет.

— Возможно. Хотя было бы лучше, если б Стояновский взял путевку в санатории, а не шатался черт те где. И ему было бы лучше и нам. Впрочем, Стояновский пока фигура второстепенная, и я надеюсь, что он действительно на юге. Но мы немножко отвлеклись. А говорили мы о том, что интересующий нас человек — необязательно Семенистый. Вы согласны с этим, Вадим?

— Конечно. Но вы сказали: «по двум причинам». Какая же вторая?

— Вторую, Вадим, простите, я сейчас не назову. Она немного несерьезная. Не хочу подрывать свой авторитет в ваших глазах.

— Хотите, чтоб я сам догадался?

Мазин усмехнулся:

— Нет. Пока у нас достаточно и реальных предположений. Все мы вспомнили?

— Как будто.

— «Как будто» мало. Нужно точнее.

Он вернулся к столу и перелистал «Дело».

— Кое-что мы, несомненно, знаем, но, хотя я и доказывал вам обратное, не очень много. Поэтому приходится дорожить каждой крупицей собранного. Может быть, нужная ниточка потянется через этот лабиринт от мелочи, которую мы не заметили. Всякие смешные истории бывают. Недавно мой сын притащил журнал «Знание — сила» с криминалистическими задачами. Одна такая: украдена ценная вещь из шкафа. Подозревают брата хозяина и постороннего. Отпечатки пальцев тщательно затерты. Кто украл?

— Дайте сообразить…

— Да нечего соображать, посторонний украл. Брату-то не надо было свои отпечатки затирать. Сын эго раньше меня сообразил. Вот видите! Кстати, наш «друг» в больших ботинках тоже отпечатков пальцев не оставил. Да вот еще…

Мазин достал из папки синий конверт.

— Вы ничего не нашли странного в этом письме?

— Если только оно не зашифровано.

— Нет, оно, конечно, не шифрованное. Обыкновенное. Послано Укладникову из Тригорска, — Мазин посмотрел на штемпель, — двенадцатого апреля, то есть в тот же день, когда Стояновский выехал в Крым, и получено здесь пятнадцатого апреля. Вернее, не получено, а изъято нами из почтового ящика в квартире Кравчука через два дня после того, как адресат, скажем так, лишился возможности его получить. Содержание простое: «Здравствуйте… как живете… что делаете… в гости больше не зову, но всегда буду рада… дай бог здоровья…» Пишет Дубинина В. И пишет, между прочим, вот что: «В прошлом письме я вам уже сообщала, Иван Кузьмич, что взяла сторожа…» Имеется в виду собака Рекс, но не в ней дело. Важно — «в прошлом письме». И основной пока наш свидетель, Семенистый, подтвердил, что Укладников получал письма от Дубининой из Тригорска. Он сам не раз брал их из почтового ящика. Значит, писем было несколько. Но ни одного из них мы в квартире не нашли.

— Может, письма такие были, что хранить не стоило?

— Не похоже это на Укладникова. Он человек обстоятельный. Например, от дочери все письма собраны в порядке поступления и лежат в шкатулке. А от Дубининой — ни одного.

— Да кто она ему, Дубинина?

— Это нужно узнать. Во всяком случае, единственный, кроме дочки, человек за пределами города, с которым Укладников поддерживал отношения.

— Выясним, Игорь Николаевич. — Лейтенант сделал пометку в записной книжке.

— Обязательно. И здесь может найтись интересная ниточка, хотя сама Дубинина к последним событиям отношения, видимо, не имеет.

Мазин посмотрел на часы:

— Ого! Засиделись мы с вами, Козельский. В общем, как говорилось в одном фильме, популярном в дни моего детства, — дело ясное, что дело темное. Работать нужно, Вадим. Потеть. Когда человек много над чем-то потеет, ему начинает везти. Даже счастливые случайности появляются.

Он еще не сказал этого слова — «случайности», когда зазвонил телефон. Мазин взял трубку, глядя на Козельского с улыбкой.

— Слушаю.

Вадим поднялся, одергивая китель.

— Что, что? — посерьезнел вдруг Мазин. — Чемодан из Берегового? Так, так… Какие вещи?

Он прижал трубку плечом и тихо попросил Козельского:

— Вадим. Карандаш и бумагу, скорее!

И, продолжая придерживать плечом трубку, начал быстро записывать.

— Окровавленная рубашка… ботинки лыжные сорок четвертого размера… топорик туристский… Так. Ну конечно. Немедленно.

Пока Мазин разговаривал, Козельский чуть не сгорел от нетерпения.

— Что произошло, Игорь Николаевич?

Вместо ответа Мазин сказал:

— Немедленно вызовите Семенистого. Если он опознает вещи, придется заняться Стояновским. На рубашке метка из прачечной — «Б.С.».

IV

Еще лет десять назад Береговое было небольшим шахтерским поселком с черными терриконами, по склонам которых неторопливо ползли маленькие вагончики с породой, и тихими улицами, где возле выбеленных домиков горняки заботливо растили неприхотливые степные сады. Но вот потянулись на станцию возле шахты составы, приехали в поселок новые люди, и в стороне, где зеленые улицы упирались в крутой берег реки, руки человеческие разбросали по полю огромные и причудливые сооружения, переплетенные змеями труб, — появился химкомбинат. За рекой встал новый город, непохожий на старый поселок: многоэтажные дома для рабочих, итээровские коттеджи, клуб с колоннами, магазины с зеркальными витринами и, наконец, первая гостиница, обильно оснащенная плюшем и «мишками на лесозаготовках».

В гостинице этой и остановился лейтенант Козельский, похожий в штатском костюме на молодого командированного инженера. Но в папке у лейтенанта находились не чертежи и не сметы, а несколько крупных фотографий, на одной из которых был снят Борис Стояновский, подозреваемый в убийстве Укладникова.