Четыре. История дивергента - Рот Вероника - Страница 25

– Отлично, – резюмирую я.

– Кстати, человек, который делает подобную татуировку, должен вести себя тихо, – заявляет она, искоса поглядывая на меня. – В противном случае тебя могут посчитать дивергентом.

– Дивергентом?

– Так называют людей, которые осознают происходящее во время симуляции. Дивергентов нельзя причислить ни к одной из фракций, – объясняет Тори. – Это слово не произносят без сострадания, потому что дивергенты часто умирают при странных обстоятельствах.

Тори упирается локтями в колени. Это – ее обычная поза, когда она делает наброски желаемой татуировки на копирке. Наши глаза встречаются, и я понимаю – Амар. Именно Амар осознавал происходящее во время симуляций, а теперь он умер. Амар был дивергентом. Как и я.

– Спасибо за ликбез. – Я благодарю Тори.

– Всегда пожалуйста, – рассеянно кивает она и возвращается к рисунку. – У меня складывается впечатление, что ты любишь отдаваться делу до последнего.

– А что здесь такого? – интересуюсь я.

– Ничего, просто у тебя есть бесстрашие – редкое качество для человека, который рос среди альтруистов, – произносит она, и ее рот искривляется в ухмылке. – Давай начнем. Я напишу Баду записку. Пусть побегает разок в одиночестве.

Возможно, Тори права. Наверное, мне действительно нравится выжимать из себя все соки. Может, у меня есть мазохистские наклонности, благодаря которым я использую одну боль, чтобы избавиться от другой. Легкое жжение, которое остается на следующий день после обучающей программы для лидеров, помогает мне сконцентрироваться на главном. Я стараюсь не прислушиваться к холодному и низкому голосу матери, который до сих пор звучит у меня в ушах, и не думаю о том, как я оттолкнул ее, когда она попыталась утешить меня.

В течение долгих лет после ее «смерти» я всегда мечтал о том, что она придет ко мне посреди ночи, погладит меня по волосам и скажет что-нибудь успокаивающее и одновременно бессмысленное, вроде «Все будет в порядке» или «Когда-нибудь все станет лучше». Потом я запретил себе мечтать о маме, потому что гораздо больнее было скучать по кому-то или чему-то и вообще никогда этого не получить. Поэтому я предпочел погрузиться в настоящее и стал как-то справляться со своими проблемами. А впереди меня ждало что-то еще… Сейчас я даже не хочу представлять, что было бы, если бы мы с ней помирились. Каково это – жить с мамой? Я слишком взрослый, чтобы слушать глупые утешения.

Я вырос, и уже не верю в то, что все будет хорошо. Я проверяю верхнюю часть повязки, которая выглядывает из-под воротника, и убеждаюсь, что она прочно держится. Сегодня утром Тори нарисовала на моем теле контуры первых двух символов – Лихачества и Альтруизма. Они будут больше, чем остальные, поскольку олицетворяют собой фракцию, которую я выбрал, и фракцию, к которой у меня есть предрасположенность. По крайней мере, я считаю, что у меня она есть, хотя сложно судить наверняка. Тори посоветовала мне не снимать повязку. Когда я в рубашке, видно только пламя Лихачества. Я не собираюсь снимать рубашку на людях и не думаю, что у меня будут сложности.

Все уже находятся в конференц-зале и слушают Макса. Зайдя в зал и сев на свое место, я чувствую дикую усталость. Эвелин ошибалась во многом, но она точно была права, когда говорила о лихачах. Джанин и Максу не требуется лидер, им необходима пешка, поэтому они выбирают из самых молодых – из них легче лепить то, что нужно. Но со мной у них ничего не получится. Я не буду пешкой ни для них, ни для своей матери, ни для своего отца. Я принадлежу лишь самому себе.

– Как мило, что ты решил к нам присоединиться, – замечает Макс. – Наше собрание прервало твой сон? – Все хихикают, а Макс продолжает: – Итак, сегодня я хочу услышать ваши идеи о том, как можно улучшить фракцию Лихачества. Меня очень интересует ваше мнение по поводу того, каким вы видите Лихачество в будущем. Мы будем встречаться группами, самые старшие пойдут первыми. Остальные пусть соберутся с мыслями.

Макс покидает кафетерий вместе с тремя самыми старшими кандидатами. Эрик развалился напротив меня, и я замечаю, что теперь на его лице еще больше пирсинга, чем в прошлый раз, – у него проколоты все брови. Скоро Эрик превратится в подушечку для иголок. Возможно, он не случайно пошел на такое. Это его стратегия. Никто не примет его за эрудита.

– Мои глаза меня обманывают, или ты и вправду опоздал, потому что делал тату? – спрашивает он, указывая на края повязки, торчащие из-за плеча.

– Потерял счет времени, – отвечаю я. – А к твоему лицу прилипло столько металла! Тебе стоит провериться.

– Как смешно! – огрызается Эрик. – Не думал, что человек с таким происхождением обладает чувством юмора. Твой отец не похож на человека, который способствовал этому качеству.

Я чувствую укол страха. Он приблизился к опасной границе. Еще секунда – и он выпалит мое имя прямо посреди кафетерия, который кишит лихачами. Эрику явно приятна моя паника. Он хочет напомнить мне, что он знает, кто я такой. Вероятно, он будет использовать мое прошлое против меня – в любое время, когда пожелает. Я не собираюсь притворяться и делать вид, что мне наплевать. Теперь власть в его руках, и я не могу вернуть ее обратно.

– Мне кажется, мне известно о человеке, который поделился с тобой этой информацией, – говорю я.

Джанин Мэтьюз знает и мой псевдоним, и мое настоящее имя. Наверняка она выдала ему и то и другое.

– Я почти ни в чем не сомневался. – Он понижает голос. – Но, разумеется, мои подозрения подтвердились с помощью одного достоверного источника. Ты не настолько хорошо хранишь секреты, как думаешь.

Я бы мог пригрозить ему и заявить, что расскажу о его постоянных связях с Эрудицией, если он выдаст лихачам мое имя. Но у меня нет никаких доказательств. Кроме того, лихачи не любят ни Альтруизм, ни Эрудицию. Я откидываюсь в кресле и жду. Неофиты выходят друг за другом, как только их вызывают, и вскоре мы с Эриком остаемся одни. Макс заглядывает в зал и молча подзывает нас. Мы тащимся за ним в его кабинет, который я сразу узнаю. Я видел его на вчерашней пленке камеры слежения. Именно здесь он спорил с Джанин Мэтьюз. Я вспоминаю их разговор, чтобы приготовиться к тому, что будет дальше.

– Итак. – Макс кладет руки на стол, и я снова поражаюсь тому, как странно видеть его в столь официальной обстановке.

Его место – в тренажерном зале возле груши или рядом с Ямой у перил. Но не за низким деревянным столом в окружении бумаг. Из окна «Спайра» я смотрю в сектор Лихачества. На расстоянии нескольких ярдов я вижу край пропасти, куда я прыгал, когда выбрал Лихачество, и верх крыши, где я стоял перед испытанием. «Я выбрал Лихачество». Так я вчера сказал матери. Действительно ли это так?

– Эрик, начнем с тебя, – произносит Макс. – У тебя есть какие-нибудь идеи насчет того, что можно было бы улучшить в нашей фракции?

– Есть, – важно кивает Эрик. – Я думаю, что нужно внести некоторые изменения, касающиеся обряда посвящения.

– Какие именно?

– Лихачи всегда славились духом соперничества, – отвечает Эрик. – Соперничество делает нас лучше, выявляя наши сильнейшие качества. Я полагаю, что во время посвящения воспитанию этого чувства надо уделять гораздо больше внимания. В результате этого в нашей фракции останутся самые лучшие неофиты. В данный момент они борются только с системой, стремятся набрать пропускные баллы. Я же считаю, что им нужно бороться друг с другом за место в Лихачестве.

Я не выдерживаю и поворачиваюсь к Эрику. Ограниченное количество мест? Во фракции? Всего после двух недель тренировок?

– А что, если они вылетят из Лихачества?

– Конечно, тогда они навсегда останутся без фракции, – пожимает плечами Эрик. Я сдерживаю иронический смешок. Эрик продолжает: – Если мы исходим из того, что Лихачество – действительно самая мощная фракция и ее цели важнее, чем цели других сообществ, тогда само членство в Лихачестве должно быть честью и привилегией, а не просто правом.