Опричнина. От Ивана Грозного до Путина - Винтер Дмитрий Францович - Страница 6

Независимость экономическая и судебная порождала и независимость идеологическую. А.Л Янов упоминает про идеологический плюрализм, выразившийся в церковных и связанных с ними политических дискуссиях, при Иване III[66]. Так, к 1490-м гг. Церковь стала крупным землевладельцем, ростовщиком и т. д., но перестала быть пастырем народным[67]. Против этого протестовали русские «православные протестанты», сторонники «дешевой Церкви» – «нестяжатели»[68]. Они (во главе с преподобным Нилом Сорским) требовали освободить Церковь от «любостяжания» для исполнения функции духовного водителя нации. Но ведь требования Церкви, свободной от мирских забот, – основные, которые выдвигали и западноевропейские сторонники Реформации. И именно секуляризация церковно-монастырских земель положила начало буржуазному развитию стран Северной Европы. А вот католическая Церковь капитализм долго не принимала – до XIX, отчасти и до XX в.[69] Но если подставить вместо «католичества» «официальное православие», а вместо «протестантизма» – «нестяжательство», то мы увидим очень похожую картину и в Московии периода 1462–1560 гг.

Официально-православных оппонентов «нестяжателей» называли «иосифлянами» (по имени их лидера преподобного Иосифа Волоцкого). Так вот, Церковь не останавливалась перед борьбой против государства, против великокняжеской власти[70]. По некоторым данным, доходило до того, что митрополит в знак протеста против действий Ивана III покинул престол, оставил храмы без освящения и призвал государя «бить челом в покаянии» (скорее всего, фигурально, о буквальном аналоге «паломничества в Каноссу» сведений нет, а такое не могло остаться незамеченным. – Д. В.)[71].

Так что церковный противовес государству действительно не всегда был «благодетельным», но как бы то ни было, о «византийской церкви, подчиненной самодержцу», в период «европейского столетия России» (равно как и когда-либо раньше) нет и речи. Здесь явно европейская борьба правителя и Церкви, как уже несколько веков было в Западной Европе между императором и папой (а в локальном масштабе – между практически всеми королями и Церковью), а поколением позже в несколько иной форме будет иметь место в странах, ставших на путь протестантизма. Р. Пайпс видит «неевропейскость» России, помимо всего прочего, еще и в том, что различные «группы интересов» боролись друг с другом, но не с государством (он доказывает это на примере России XVI–XIX вв. на нескольких десятках страниц)[72]. Но вот наглядный пример обратного – Церковь борется против государства.

Согласно представлениям поклонников теории «полезности для России деспотизма», при таком «либерализме» (здесь и далее это слово берется в кавычки, так как о настоящем либерализме в XV–XVI вв. и речи быть не может – ни в нашей стране, ни в какой-либо еще), как при Иване III, в России сразу должны начаться «релаксация» и отставание от остального мира – до очередного Ивана Грозного, когда деспотическими мерами будет вызван к жизни новый «рывок». О чем-то подобном писал еще в XIX в. К. Д. Кавелин: «вся русская история есть по преимуществу история государственная… государственный элемент представляет покуда единственную живую сторону нашей истории», а отнять у России Ивана Грозного и Петра – и она веками будет стоять на одной точке[73]. В наше время в столь же «предельной», по сути дела откровенно русофобской, форме эту идею озвучили С. Валянский и Д. Калюжный[74]. Посмотрим, что же характерно для России 1462–1560 гг. – «релаксация» или какие-то другие экономические тенденции?

Так вот, буквально все авторы отмечают небывалое развитие экономики России в период от Ивана III до 1550-х гг. Например, Р. Ченслер сообщает, что «вся территория между Ярославлем и Москвой изобилует маленькими деревушками, которые так полны народа, что удивительно смотреть на них. Земля вся хорошо засеяна хлебом, который жители везут в Москву в громадном количестве»[75]. В. Кирхнер добавляет, что «после завоевания Нарвы в 1558 г. (в начале Ливонской войны. – Д. В.) Россия стала практически главным центром балтийской торговли и одним из центров торговли мировой. Корабли из Любека, игнорируя Ригу и Ревель, направляются в Нарвский порт. Несколько сот судов грузятся там ежегодно – из Гамбурга, Антверпена, Лондона, Стокгольма, Копенгагена, даже из Франции». Отмечается и быстрый рост городов в России. Еще ранее, в 1520-х гг., жители Нарвы пишут в Ревель: «Вскоре в России никто больше не возьмется за соху: все бегут в город и делаются… пребогатыми купцами и ворочают тысячами»[76].

Смоленский купец А. Юдин кредитовал англичан на баснословную по тем временам сумму 6800 рублей. Дьяк Тютин и Анфим Сильвестров кредитовали литовских купцов на 1210 рублей. Член английской Московской компании А. Марш задолжал купцам Емельянову, Баженову и Шорину 2870 рублей. Что касается строительства, то Д. П. Маковский даже высказал предположение, что строительный бум первой половины XVI в. сыграл в развитии России примерно такую же роль, как железнодорожный бум в конце XIX в.[77] Р. Г. Скрынников, не называя цифр, также говорит об этом экономическом буме «доопричной» Московии[78]. Даже горячий апологет Ивана Грозного Александр Тюрин вынужден признать, со ссылкой на С. М. Середонина, что население Московской Руси с 1480 г. до середины XVI в. выросло с 2,1 млн до 7–8 млн чел. Даже с учетом территориальных присоединений (Псковская и Рязанская земли, ряд территорий, отвоеванных у Литвы, включая Смоленск и Чернигов) это очень много[79].

Итак, мы видим, что ни о какой «релаксации» нет и речи – напротив, имеет место экономический бум. Можно привести еще немало цитат из посвященных России произведений западных авторов, подтверждающих это, но ограничимся письмом протестанта-француза Юбера Ланге к Ж. Кальвину от 1558 г. (обратим внимание, кстати, что его цитирует Р. Ю. Виппер в монографии 1942 года, откровенно апологетической по отношению к Ивану Грозному, – но, может быть, тут расчет на то, что этот оптимистический прогноз, сделанный в начале царствования Грозного, читатель механически экстраполирует на все царствование. – Д. В.): «Если суждено какой-либо державе в Европе расти, то именно этой»[80].

А впереди – большой разговор о том «рывке», который, по Валянскому и Калюжному, должен был наступить при Опричнине. Но прежде надо дать хотя бы беглый обзор первого, «либерального» периода царствования Ивана Грозного.

Адашев и Сильвестр: «дней Иоанновых прекрасное начало»

Начать представляется целесообразным с заголовка. Я выбрал его по аналогии с известными строками А. С. Пушкина («дней Александровых прекрасное начало»), однако уже в процессе работы над книгой обнаружил подобную фразу и у А. Тюрина[81]. Вообще, шаг для апологета Ивана Грозного достаточно неосторожный – употреблять характеристику начала царствования, которая сама собой подразумевает, что был и отнюдь не столь прекрасный «конец»; однако перейдем к фактам.

Общим местом у большинства историков стало то, что у Ивана Грозного, в три года лишившегося отца и в восемь – матери, было тяжелое детство (вообще, обо всех или почти обо всех тиранах так говорят). Вот, например, что пишет об этом Н. И. Костомаров: «В младенчестве с ним (Иваном. – Д. В.) как будто умышленно поступали так, чтобы образовать из него необузданного тирана. С молоком кормилицы всосал он мысль о том, что он рожден существом высшим, что со временем он будет самодержавным государем (как мы видели, не мог он «с молоком кормилицы всосать» эти идеи, так как их на Руси еще не было. – Д. В.), что могущественнее его нет никого на свете (а вот это, учитывая растущую экономическую мощь Русского государства, вполне правдоподобно. – Д. В.); и в то же время его постоянно заставляли чувствовать настоящее свое бессилие и унижение. Его разлучили с мамкой, к которой он был очень привязан; убили Телепнева, к которому он привык; на его глазах, его именем, бояре свергали друг друга, а зазнавшиеся Шуйские обращались с ним высокомерно и нагло». Далее этот же автор дает слово самому царю: «Помню, как, бывало, мы с братом Юрием играем по-детски, а князь Иван Шуйский сидит на лавке, локтем опершись на постель отца нашего, да еще и ногу на нее положит, а с нами не по-родительски, а по-властелински обращается, как с рабами… Ни в одежде, ни в пище не было нам воли, а сколько казны отца нашего и деда они перебрали…» Далее царь приводит конкретные примеры того, кто и что «перебрал», после чего снова пишет сам Костомаров: сослали (и лишь по «слезным прошениям» Ивана – по другой версии, по просьбе митрополита, а по Костомарову, имело место и то и другое – не казнили) боярина Семена Воронцова, к которому отрок-государь привязался… ну и т. д[82].