Тайна Кутузовского проспекта - Семенов Юлиан Семенович - Страница 44

А перемещение Андропова вверх означало, что он теперь обязан курировать не только идеологию, но и внешнюю политику, — то есть своих прежних коллег по триумвирату, Громыко и Устинова. Разделяй и властвуй. В Кремле они теперь сидели поврозь — Громыко и Устинов, как всегда, вместе, Андропов — возле спящего Брежнева и бойкого Черненко. ЧК, таким образом, от борьбы с коррупцией была устранена. На этот раз пронесло…)

Борьба за власть входила в решающую фазу, и, ясно, победить в этой борьбе обязаны Черненко или Гришин, но никак не Андропов, — чужак.

… Хренков, он же Витман, он же Сорокин, узнал об этом через вновь налаженные связи: ниточки-то высоко тянулись, вокруг детей бродили свои люди, выходившие на вельможных массажистов, ясновидящих, поваров, министров, секретарей, певцов, катал, педикюрш, гадалок, портных, скорняков, танцоров, актрис, фарцовщиков, академиков и шоферов — вот они, истинные источники информации, да здравствует информационный взрыв!

13

— Полагаете, что я должен отвечать на ваш вопрос? — Костенко закурил, не спуская глаз со Строилова. — Это что-то новое в сыске… Раньше каждый из нас имел право не называть своих источников информации…

— Вы и сейчас обладаете таким правом, Владислав Романович, — ответил капитан. — Тем более, вы не состоите в штате… Речь идет о другом… Варенов исчез…

— То есть? Убили, что ль?

— Нет…

— Входили в квартиру?

— Нет. В квартиру пока не входили, чтобы не засветить… Но на телефонные звонки он не отвечал — ни утром, ни днем, в квартире царит полнейшая тишина, из знакомых нам боевиков в подъезде никто не появлялся…

— Через чердак могли попасть!

Строилов кивнул, посмотрев при этом на своих молодых коллег:

— Именно эту возможность мы и просчитали… На чердаке обнаружили следы, ночные следы, которые вели от подъезда Варенова к тому, где есть выход во двор, к продуктовому магазину… Нашли его пальцы на люке, который ведет именно в тот подъезд, следы совершенно свежие, идентифицированы. Значит, он свалил… Я не хотел обращаться в прокуратуру за постановлением на обыск в его квартире, за его берлогой постоянно смотрят люди Сорокина, мы их уже установили, нити завязываются на некоего Рославлева Павла Михайловича… Мы взяли его в наружное наблюдение, выходов пока что, во всяком случае, ни на Никодимова, ни на Сорокина — нет.

— Знаете что, — задумчиво сказал Костенко, обращаясь к сыщикам, — я бы просил вас оставить меня — на пару минут — наедине с руководителем группы.

— Пожалуйста, не сердитесь, друзья, — сказал Строилов, посмотрев на Костенко с некоторым удивлением. Дждавшись, пока все вышли, заметил: — Верные же ребята, Владислав Романович… Зачем вы их так?

— Только затем, что не хочу вас подводить под монастырь… Вы б меня лучше отчислили, капитан, пойдет на пользу дела, право… Я установил адрес Хрена так, как считал нужным, единственный шанс… Вы бы пошли за Дэйвидом, считая, что он вас выведет на Сорокина… Я тоже допускал такое вероятие, но мне хотелось исключить малейшую возможность провала — мы имеем дело с профессионалом… Если станет известно, как ваш консультант получил информацию о квартире Сорокина, — с вас сорвут погоны…

— Пусть. Главное, что меня интересует: Варенов жив?

— Был — во всяком случае… Уйти мне из вашей группы надо потому еще, что я хочу задействовать связи моих друзей… И не здесь, а в Нью-Йорке… Вы понимаете, что вам и вашим сотрудникам — а я им, хоть и внештатно, пока что являюсь — надо согласовывать такую операцию. И не дни на это уйдут, а недели.

— Я готов поручить вам отладить такую связь… Я не боюсь ответственности… Заканчиваю докторскую, так что — в случае чего — найду работу юрисконсульта…

— Вы умеете играть, как оперативник старой школы…

— Не люблю слово «оперативник»… Предпочитаю — «сыщик», традиционно и в десятку.

— Верите людям, Строилов?

Капитан откинулся на спинку стула:

— Скорее «нет», чем «да».

— А вот я, старый дурак, верил.

— Вы не были сыном репрессированного, Владислав Романович… А я это с детского дома помню… Не со школы или университета, а именно с детского дома… Постарайтесь меня понять.

— Понял… Мне верите?

— Да. Другое дело — вы не очень-то верите мне.

— В чем-то — нет.

— Почему? Я дал какие-то основания?

— Пожалуй, что нет… Просто я привык к постоянным подножкам начальства… А вы мой начальник…

— Улика весьма чувственна, — усмехнулся Строилов. — Женственная, сказал бы я.

— У вас детский дом, у меня опыт тридцатипятилетней работы в системе: мы ж все друг друга харчим, закладываем, подставляем… При генетически общинно-коллективистской традиции на практике мы злющие индивидуалисты, разобщены, словно гиены: все друг дружке враги, глотку готовы перегрызть по любому поводу…

— Жизнь трудная, Владислав Романович… Бытие определяет сознание… В очередях люди научились ненавидеть друг друга, особенно тех, кто стоит впереди…

— Накануне нашествия Чингисхана очередей, сколько мне известно, не было… Завоевали нас только потому, что князья катили бочки друг на друга… Князей нет, а в остальном картина не изменилась… Ладно, капитан, обменялись мнениями, и — слава богу… Зовите людей, неловко…

Строилов поднялся, распахнул дверь, пригласил своих сотрудников, извинился за то, что заставил ждать, и продолжил — будто и не прерывал совещания — повторением той же фразы:

— Пожалуйста, не сердитесь, друзья… Какие у кого соображения? Прошу…

— Товарищ капитан, — Костенко поднялся с подоконника, — как с моим предложением?

— По поводу того, чтобы задействовать ваши связи в Нью-Йорке? Информация на Джозефа Дэйвида?

Зачем он все раскрывает, подумал Костенко, нельзя ж так все вываливать! А может, их поколение по-новому строит комбинации? Нет, но откуда во мне такое страшное, пепелящее чувство недоверия ко всем?! Я ж никому не верю! Никому! Ты веришь, возразил он себе, ты по-прежнему веришь, просто за эти дни тебе открылось много такого, о чем ты не знал, и ты испугался и поэтому пригибаешься от каждого произнесенного слова… Ты боишься, признался он себе, что один из этих славных парней может быть связан с тем, кто расскажет о совещании другу, а тот — подруге, а подруга — еще одной подруге, и это дойдет до Сорокина: у него хорошие уши и длинные руки, на него работает Система, не кто-нибудь.

Костенко молча кивнул, разъяснять ничего не стал.

— По-моему, интересное предложение, — сказал Строилов, обводя взглядом лица коллег. — Ни у кого возражений нет?

Самый молоденький паренек в джинсовом костюме, что сидел у двери, спросил:

— Каким образом полковник намерен задействовать американцев?

Строилов наконец улыбнулся:

— Нам был дан ответ: «источники информации обсуждению не подлежат, расшифровке — тоже»…

Костенко заново обсмотрел сидевших в комнатке Строилова, ощущая неловкость за то, что смел не верить им, а потому — бояться. Он хотел сказать что-то этим ребятам, напряженно ждавшим от него хоть какого-то слова, как-никак, живая легенда. «Давайте выпьем за тех, кто в МУРе, за тех, кто в МУРе, никто не пьет». За него как раз пили, ему и песня эта посвящена, так, во всяком случае, утверждали старожилы НТО. Он, однако, ничего не сказал, только дверь распахнул рывком, как-то грубо, но в этой грубости была видна растерянность.

Строилов проводил его взглядом, хотел было продолжить совещание, но, заметив в глазах сыщиков мольбу, поднялся и побежал следом за Костенко.

Он нагнал его уже у лифта, тронул за локоть:

— Если я вас чем-то расстроил — простите, пожалуйста…

— Да будет вам, — вздохнул Костенко. — Ничем вы меня не обидели, просто очень страшно стареть… Знаете, как об этом сказал де Голль?

— Откуда мне…

— Он сказал: «Старость — это большое кораблекрушение»…

Строилов достал из внутреннего кармана конверт и протянул его Костенко: