Скорцени – лицом к лицу - Семенов Юлиан Семенович - Страница 3

– Кто был сильнее Бормана? – спрашиваю Скорцени.

Он усмехнулся:

– Гитлер.

– А еще?

– Никто.

– Гесс?

Скорцени снова закуривает – он курит одну сигарету за другой.

– Гесс – интересный человек, – отвечает он. – Он – жертва жестокости союзников: это бесчеловечно держать в тюрьме человека тридцать лет.

(А создавать вместе с Гитлером расовую теорию, по которой миллионы людей были обречены на уничтожение – человечно?!)

– Вы согласны с версией Гитлера, что Гесс совершил полет в Англию, находясь в состоянии помешательства?

Скорцени помахал пальцем – словно пудовым маятником. Я чувствую, какой сильный этот его палец, я ощущаю, с каким спокойствием он лежал на холодном металле спускового крючка.

– Это ерунда, – говорит он, – это был необходимый политический маневр. Вам известны особые обстоятельства, при которых фюрер поручил мне освободить дуче Италии Бенито Муссолини?

– Нет.

– Когда я был у него на приеме вместе с офицерами СС, «зелеными» СС, – подчеркнул Скорцени, – фюрер спросил: «Кто из вас знает Италию?» Я был единственным, кто посмел ответить «знаю». Я дважды путешествовал по Италии, один раз я проехал на мотоцикле всю страну – от оккупированного Тироля, являющегося частью Германской империи, и до Неаполя.

– Тироль и Германская империя? – я не удержался. – Это же предмет спора между Австрией и Италией.

Скорцени вмиг изменился, улыбка сошла с его лица, и он отчеканил:

– Австрии нет. Есть Германия. Аншлюсс был необходим, это был акт исторической справедливости, и незачем поносить память великого человека: даже Веймарская республика, столь угодная социал-демократическим либералам, стояла на такой же точке зрения. Мы довели до конца то, что не решались сделать гибкие. Я австриец, но я ощущаю свою высокую принадлежность к Великой Римской империи германской нации...

– Я оставляю за собой право считать Австрию суверенным государством...

– История нас рассудит.

– Я в этом не сомневаюсь. Однажды история нас уже рассудила.

Миссис Скорцени подняла бокал с «хинеброй»:

– Джентльмены...

На лицо Скорцени сразу же вернулась обязательная, широкая, столь открытая и располагающая улыбка (как же умеют бывшие играть свою роль, а?! Впрочем, бывший ли Скорцени? Зря я его перебил, надо слушать, пить и помнить, все помнить, для того чтобы составить реестр лжи. По лжи всегда можно выстроить версию правды).

– Мы остановились на том, что Гитлер...

Скорцени снова закурил:

– Мы остановились на мне. (Улыбка – само очарование.) Так вот, когда я ответил про то, что знаю Италию, фюрер спросил меня, что я думаю об этой стране. Я промычал что-то неопределенное, а потом решился и выпалил правду: «Отделение юга Тироля – это кинжал, пронзивший сердца всех австрийцев». Всех без исключения, – добавил Скорцени, глядя куда-то в мое надбровье. – И навсегда.

Миссис Скорцени потянулась за сигаретой. Отто сразу же протянул ей зажигалку – он был очень галантен и учтив.

– Так вот, – продолжал он, – фюрер отпустил всех офицеров, а мне приказал остаться. Он сказал мне, что его друга и брата Бенито Муссолини вчера предал король, а сегодня – нация: он арестован. «Для меня дуче – воплощение последнего римского консула, – говорил фюрер. – Я верю, что Италия будет оказывать нам посильную поддержку, но я не имею права оставить в беде основателя итальянского фашизма. Я должен спасти его как можно скорее, иначе его передадут союзникам. Я поручаю эту миссию вам, Скорцени. Это задание носит чрезвычайный характер. Об этом задании вы имеете право говорить лишь с пятью лицами: Борман, Гиммлер, Геринг, Йодль, генерал Люфтваффе Штудент». От фюрера я отправился к генералу Штуденту. Он познакомил меня с Гиммлером. Больше всего меня поразили в рейхсфюрере старые учительские очки в железной оправе. Потом пришла очередь поразиться памяти Гиммлера. Он начал вводить меня в курс дела: дал анализ политической обстановки в Италии. Он сыпал именами, как горохом по столу, он называл министров, генералов, руководителей банков – я не мог запомнить, естественно, и сотой части того, что он говорил. Полез за ручкой и блокнотом. Гиммлер изменился в долю мгновения. «Вы с ума сошли?! – чуть не крикнул он. – Беседы со мной – это государственная тайна рейха, а тайну надо помнить без компрометирующей записи!» Рейхсфюрер вдруг снова улыбнулся – он, я потом в этом убедился, часто встречаясь с ним, умел переходить от улыбки к окрику в долю секунды – и сказал: «Итак, мы убеждены, что Бадольо долго не продержится у власти. Итальянское правительство „в изгнании“ только что заключило договор с союзниками в Лиссабоне – это достоверные донесения агентуры, базирующейся на „пенинсулу“. Этот факт нельзя упускать из вида никоим образом. Вам отпущены считанные часы, Скорцени». Я закурил. Гиммлер воскликнул: «Неужели нельзя не курить?! Не думаю, что с таким умением вести себя вы сможете выполнить наше задание. Не думаю!» И – вышел. Я посмотрел на генерала Штудента. Тот поднялся: «Начинайте подготовку к операции». Когда все было готово, я прибыл к фюреру и рассказал ему мой план во всех тонкостях. Он одобрил план и поручил гросс-адмиралу Деницу и генералу Йодлю провести координационную работу. «Их части перейдут в ваше полное расположение, Скорцени». На прощание фюрер сказал мне то, что я запомнил на всю жизнь: «Если вам не удастся спасти Муссолини и вы попадете в руки союзников, я предам вас еще до того, как петух прокричит в первый раз. Я скажу всему миру, что вы сошли с ума, я докажу, как дважды два, что вы безумец, я представлю заключения десятков врачей, что вы – параноик. Я докажу, что те генералы и адмиралы, которые помогали вам, действовали из чувства симпатии к дуче, став жертвами коллективного психоза. Мне надо сохранить отношение с Бадольо. Ясно?»

Скорцени откинулся на мягкую спинку кресла и спросил:

– Еще «хинебры»?

Я даже не успел заказать – неслышный официант словно бы ждал: он появился из темноты зала, поставил два высоких бокала и растворился – будто его и не было.

– Значит, Гесс летел в Англию с ведома Гитлера? – спросил я.

– Не с ведома, а по указанию Гитлера, – уточнил Скорцени. – Это был приказ фюрера. Гитлер верил в немецко-английское единство. Он понимал всю сложность похода на восток, он искал мира с Англией. Он был прав, когда поступал так, – я в этом убедился, когда жил под Москвой осенью 1941 года. Я рассматривал в бинокль купола церквей. Мы вели прицельный артиллерийский обстрел пригородов вашей столицы. Я был назначен тогда руководителем специального подразделения, которое должно было захватить архивы МК (он точно произнес эти две буквы). Я также отвечал за сохранность водопровода Москвы – я не должен был допустить его уничтожения.

(Я сразу вспомнил моего отца, который на случай прорыва гитлеровцев в Москву должен был остаться в подполье: он долго хранил в столе маленькое удостоверение: «юрисконсульт Наркомпроса РСФСР Валентин Юлианович Галин». Мою мать зовут Галина – отсюда конспиративная фамилия отца. К счастью, ему не пришлось воспользоваться этим удостоверением – Скорцени и его банду разгромили под Рузой и Волоколамском.)

Скорцени приблизил ко мне свое огромное лицо, словно бы собираясь сказать самое главное.

– Май френд, – тихо, с чувством произнес он, – я никому не мешаю восхищаться военным гением Сталина, отчего же вы лишаете права нас, немцев, преклоняться перед фюрером? Это теперь не опасно. Со смертью Гитлера история национал-социализма кончилась, навсегда кончилась...

(Как же тогда объяснить документ СФ-ОР-2315, переданный 18 апреля 1945 года в Управление военно-морской разведки Аргентины? Документ гласил, что агент «Поталио» извещает о деятельности агента III рейха Людвига Фрейда, который занят размещением значительных вкладов в банках «Алеман», «Трансатлантико Алеман», «Херманико», «Торнкист» на имя Марии Евы Дуарте. Еще 7 февраля 1945 года в Аргентину доставили на подводной лодке груз ценностей, предназначенных для возрождения нацистской империи.)