Путь в новогоднюю ночь - Семенов Юлиан Семенович - Страница 2

— Как, ребята, считаете, будем продолжать поиски?

— Будем, — ответил Мишка Савельев.

— Да, — сказал Сизых.

— Да, — сказал Лешка.

Горохов собрал глаза узкими, собольими щелочками.

— Критиковать меня критикуйте, но такого решения вам принимать никто не давал права.

— Давали, — успокоил его Алаторцев, — из рук в руки получили. Прямиком из ЦК. Точка. Единогласно, что ли?

— Я против, — сказал Горохов и ушел к себе в палатку.

— Ладно, — вслед ему крикнул Алаторцев, — отметим в протоколе!

Я отложил письмо в сторону.

— Ну как? — весело спросил меня Сапырин. — Любопытно, а?

— Очень. Только кое-что непонятно. Чем все это кончилось? Нашли алмазы у Сумары или нет?

— Понимаешь, старик, дело тут не только в алмазах. Тут вроде любовь-злодейка замешана. Хотя, черт его знает, может быть, это все фантазия. Алаторцев в конце пишет, что Горохов-то вроде у другого геолога их экспедиции, — Сапырин заглянул в письмо, — у Воронова, девушку любимую хотел отбить, что ли… Поэтому, мол, и торопился уйти. Словом, во всем деле разобраться стоит: иди в бухгалтерию, оформляй командировку.

Я добрался до экспедиции через три дня. Алаторцева я не увидел: он еще не возвращался с Сумары. И Горохова тоже не застал: он всего лишь два дня назад ушел обратно в партию вместе с геологом Наташей Рябининой.

— Зачем они пошли? — спросил я начальника экспедиции профессора Цыбенко.

Старик посмотрел на меня, хмыкнул в бороду и ответил:

— Правдоискательство, мой друг, правдоискательство. Девица хочет реабилитировать Горохова, потому что я назвал его, изволите ли видеть, дезертиром…

Ласка

1

— Неужели сбились, Наташа?

— Не знаю. У тебя спички есть?

— Да.

— Зажги.

Горохов слез с оленя, достал из кармана коробок и начал чиркать спички одну за другой, ломая их. Ветер швырял верхушки кедров. Тайга гудела тоскливо, сердито…

— Спички сырые, — сказал Горохов. — Черт, неужели сбились?

— Заночуем здесь? — спросила Наташа. Горохов подошел к ней и вздохнул.

— До зимовья должно остаться не больше пяти километров. Может, дотянем?

— Дай мне спички, — попросила девушка.

Горохов нашел ее руку, и она почувствовала, какие у него холодные пальцы.

— Ты замерз?

— Нет. Немного.

Наташа опустилась на колени, согнулась и, спрятав коробок в ватник, зажгла с третьего раза спичку. Она успела разбросать снег вокруг себя и приглядеться: тропы не было. Дула пороша. Все следы замело. Непроглядная тьма легла на землю так плотно, что даже запуталась в ногах у деревьев. Олени не хотели идти вниз.

Горохов с остервенением бил их кулаками в бока и тянул за собой изо всех сил.

— Не надо, Толя, ведь все равно не пойдут. Давай лучше костер разложим.

— Какого черта нам этот костер? Все равно не разожжем. Ветер…

Ветер… Он коварный здесь, в Саянах. Он заметает тропу, он вяжет людей незримыми ледяными ниточками.

— Топор у тебя, Толя?

— Да.

Он долго искал топор во вьюках.

— А ты его вообще-то взял?

— Откуда я знаю! — ответил Горохов высоким голосом, не похожим на его обычный, чуть хриповатый басок. — Я не знаю, зачем тебе понадобилось идти на Сумару, просто не знаю!

Наташа улыбнулась в темноте. Она поняла, что Горохов так нервничает из-за нее.

Если бы он попал в буран один, он наверняка бы не волновался так, как сейчас.

— Ты сердишься? — спросила девушка.

— Ничего я не сержусь. Просто порезал палец.

Наташа стала разгребать сугроб под елью. Пальцы мерзли, снег был сухой и колючий, он набивался под ногти. Потом рукам сделалось теплее: Наташа докопалась до мха. Она сунула пальцы под шапку, отогрела их и только потом начала рвать сухой мох для костра.

— Нашел! — радостно крикнул Горохов. — Нашел топор!

…Через полчаса они сидели около костра, близко прижавшись друг к другу. Острые блики пламени метались по их лицам наперегонки.

— Чай пить будем? — спросил Горохов.

— Обязательно.

Горохов достал из вьюков котелок и зачерпнул снега. Поставил прямо в костер.

Котелок сразу же стал черным. Костер сердито зашипел, языки пламени стали лизать снег, превращая его в синюю воду.

Горохов снова сходил к вьюкам и принес карабин.

— Зачем? — спросила Наташа.

— Шатун, говорят, бродит.

— Медведь?

— Конечно, не кошка.

Девушка придвинулась к нему и сказала тихо:

— Страшно.

— Ты, оказывается, трусиха.

— Ага.

— А еще геологом называешься. Что же тебе бояться, когда я рядом?

Он обнял девушку. Наташа съежилась. Горохов прижал ее к себе и поцеловал в нос.

— Холодный. Люблю тебя.

Он взял ее лицо в руки и начал целовать глаза медленно и долго. Губы у него были шершавые, потрескавшиеся. Наташа вспомнила, что у Воронова точно такие же губы.

Только он совсем не умел целоваться. Она целовала его, а Воронов только краснел и растерянно щурился.

— Толя, — спросила девушка, — Толя, а ты меня правда любишь?

Горохов ничего не ответил. Расстегнул ее куртку и положил руку на грудь. Голова у Наташи закружилась. Ей стало еще холоднее, а по спине поползли цепкие мурашки.

Снова вспомнился Воронов, неуклюжий, долговязый, в очках. А рядом — Горохов. И губы у него шершавые и руки властные.

— Не надо, — попросила девушка и отодвинулась.

Горохов достал из кармана махорку и свернул козью ножку. Выхватил из костра головешку и, перебрасывая ее с руки на руку, ловко прикурил. Хмыкнул, покачал головой.

— Смотри, чай закипает, — сказал он.

— Да, пузырится. Пора класть заварку и соль.

— Сейчас я принесу.

Горохов поднялся и ушел в темноту. Олени, связанные друг с другом, разгребали копытами снег и щипали ягель — свое лакомство, похожее по виду на лавровый лист.

— Что ты долго так, Толя?

— Ищу.

Наташа закрыла глаза. «Что же это такое, Воронов? Почему тебя нет рядом? Ведь ты раньше всегда был рядом, всегда и везде. Ты помогал мне разбираться в других и самой себе. А когда я решила идти с Анатолием к Алаторцеву, ты ничего не захотел мне объяснить. Ты просто сказал, что каждый волен в своих поступках.» Тайга молчала. Ветер стих. И вдруг дикий, нечеловеческий крик рванул ночную темь. Наташа вздрогнула, подняла глаза и увидела перед собой шатуна — бурого медведя.

— Толя, — позвала девушка, — Толя же!..

Крик повторился, но теперь уже слабее: Горохов убегал, продираясь сквозь заросли.

Медведь встал на задние лапы и шагнул к костру. Ощерил пасть. Зубы у него были неровные, налезавшие один на другой, словно плохо ставленный частокол. Медведь зарычал, и рев его отдался эхом.

Прошла секунда, не больше. Наташа откинулась на руки. Правая попала на ствол карабина. Девушка рванула карабин к себе, вскинула к груди и нажала курок.

Приклад больно стукнул ее в подбородок. Наташа выстрелила еще раз, и мохнатая огромная туша бухнулась в костер. Запахло паленым.

Наташа поднялась. Ноги дрожали в коленях. Куртка на груди была по-прежнему расстегнута…

— Наташа! — позвал ее Горохов. Он шел из зарослей. — Наташа, — повторил он. — Наташа, боже мой…