Противостояние - Семенов Юлиан Семенович - Страница 23

– Долго вы у него пробыли?

– Да нет, отдал портфель и ушел…

– Ой, конечно, портфель он мне принес, – обрадовался Саков, сидевший в кабинете Костенко – гора окурков высилась в пепельнице, дым плавал слоистый, фиолетовый, тяжелый. – Я совсем об этом забыл!

Журавлева – Костенко приехал к ней около двенадцати – была в халатике уже, лицо намазано густым слоем питательного крема.

– Простите за поздний визит, – сказал Костенко, – но мне нужно уточнить еще одну деталь.

– До утра не ждет? – женщина пожала плечами. – Проходите.

– Спасибо. Супруг уже спит?

– Супруг работает в вечернюю смену, – как-то усмешливо выделив слово «супруг», ответила Журавлева, – он вернется с минуты на минуту.

– А в тот вечер, когда к вам приезжал Минчаков, супруг, – Костенко специально повторил столь неприятное Журавлевой слово, – был дома?

– Мы ведь ответили на этот вопрос. Да, мы были вместе.

– Нет, я имею в виду тот вечер, когда Минчаков забрал у вас посылку…

Журавлева поднесла руку к виску, лоб ее сжался морщинами, которые стали особенно заметны из-за слоя крема:

– Да.

– А вы Минчакова проводили к машине?

– Нет. Я видела из окна, как он сел в машину…

– Шофер был за рулем?

– Я не видела.

– Меня интересует – к вам вместе с Минчаковым шофер не поднимался?

– Нет.

– Значит, лица шофера вы не видали?

– Нет.

– И номера такси не запомнили?

– Нет.

– Ну, извините, – сказал Костенко и поднялся.

Ранним утром следующего дня Костенко все же решил не вызывать Крабовского в УВД, потому что дважды прочитал его показание, как тот увидал мешок с трупом; с человеком, который столь пространно и увлеченно пишет, надо разговаривать, аккуратно направляя беседу в нужном для дела направлении, а в служебном кабинете такой разговор вряд ли получится.

– Крабовский? – удивленно переспросили Костенко в институте. – Так он в библиотеке, он там проводит все время!

– Почему именно в библиотеке? Разрабатывает новую тему?

Девушки – видимо, лаборантки – посмеялись:

– У него каждый день новые темы. Сейчас он хочет доказать, что и языкознание связано с проблемой бюрократии – то есть с потерей качества времени, похищенного общественно полезного труда.

– А что? – улыбнулся Костенко. – Интересная тема…

…Крабовский был обложен книгами; несколько минут Костенко наблюдал за тем, как тот работал, подивился стремительной точности движений «кладоискателя», его п р е к р а с н ы м прикосновениям к словарям и тетрадям.

– Алексей Францевич, – окликнул его Костенко. – Я – по вашу душу.

– Верите в существование души? – мгновенно среагировал Крабовский, не поднимая головы от страницы. – Прекрасно, есть тема для беседы. Но только завтра, сегодня я занят.

– Завтра я занят. Увы. А поговорить надо…

– «Поговорить надо», – повторил Крабовский, чуть отодвинул книгу, снял очки. – Вы из уголовного розыска? Вполне типичная фраза вашей номенклатуры: «Надо поговорить».

– Потому-то я к вам и пришел, что вы – логик в абсолюте.

– Хотите завоевать меня такого рода заключением? – спросил Крабовский. – Я, кстати, – с точки зрения логики в абсолюте, – исследовал вопрос: каким образом стареющая эстрадная звезда может удержать аудиторию? И вывел закон: она должна окружить себя пятью обнаженными кардебалетчиками, с налитыми мускулами. Таким образом старушка привлечет на красавцев молодых девушек – тем угодно обозрение сильного мужского тела. И пожилые дамы потащат мужей на спектакль: «Смотри, как она держится, несмотря на возраст!» А поскольку женщин больше, чем мужчин, – нас с вами периодически отстреливают на фронтах и доводят до инфарктов на совещаниях, – лишь они, прекрасный пол, определяют успех или провал любого зрелищного предприятия. Впрочем, к чему это я? Ах, да, логик в абсолюте! Присаживайтесь, что у вас? Я ведь уже описал то, что помнил.

– А мне бы хотелось вас еще раз послушать.

– Полагаете, что, как всякий интеллигент, я говорю лучше, чем пишу?

– Не надо приписывать мне те мысли, которые не приходили в голову. Это, кстати, типично для женщин…

– Мужчина не может мыслить категориями женщин – язык явление не только социальное, но и – в определенном роде – физиологическое.

– Плохое слово – в приложении к понятию «язык».

– Ха! – Крабовский ударил себя по ляжкам, засмеялся деревянно. – Ха! Чудо! Прелесть! Мир повторяем! Фамилия Шишков вам что-нибудь говорит?

– Нет.

– Спасибо. Ценю людей, которые не смущаются признать незнание. Адмирал Шишков, автор трактата «О старом и новом слоге», главный враг Карамзина. Он тоже какие-то слова считал плохими и невозможными в употреблении. Он, например, требовал изъять из русского языка такие слова, как «развитие», «религия», «оттенок», «эпоха»; вместо этих отвратительных заимствований из языка «похабной Европы» следовало вернуть в обиход «умоделие», «прозябание»; вместо «аллея» надобно было говорить «просада», не «аудитория», а «слушалище», вместо «оратор» – «краснослов». Адмирал заключил, что, мол, надобно «новые мысли свои выражать старинных предков наших складом». Ладно бы печатал свои теории, так ведь возвел вопрос о слоге в предмет государственного интереса; языковые нововведения отождествлял с изменою вере, отечеству и обычаям… Он даже слово «раб» определил так, как это было угодно государю и дворцовой дряни. «Раб» – по Шишкову – происходило от «работаю», то есть «служу по долгу и усердию»; таким образом, нет в России никакого рабства, крепостное право – выдумка злодеев-французов, поскольку на Руси живут усердные и жизнерадостные слуги «отцов-патриархов»…

– Любопытно, – откликнулся Костенко.

– Знаете, кто первым выступил против Шишкова?

– Не знаю.

– Забытый критикой Василий Пушкин, дядя Александра, один из блестящих наших сатириков.

(Костенко отметил, что о Пушкине сейчас Крабовский сказал, будто об однокашнике, хорошем и добром знакомце, где-то здесь в библиотеке работает, поблизости.)

Крабовский вдруг чему-то улыбнулся, а потом начал читать Василия Пушкина – завывающе, распевно, и Костенко сразу подумал, что сам Крабовский тоже пишет стихи: